У Летова ссылки на него были. Возможно в «Мёртвые», но мне кажется ещё раньше встречал в интервью где-то, в самиздатовской «Контркультуре» наверное.

У Летова на всё были ссылки. Энциклопедических знаний был человечище.

Фактически, он сформировал этим часть моей сферы интересов лет в 13–18, когда я стал интересоваться Новой волной — той частью передовой мировой культуры, которая даже тогда проникала в СССР крайне трудно и лишь для тех, кто знал, чего искать.

Я старательно исследовал тогда каждую отсылку у людей, что уже показали свой вкус и разумность. Это было непросто. Интернета не было совсем, в советских библиотеках об этом ничего не лежало. Например, услышав в «Альтернативе» Гребенщикова:

И что мне с того, что я не вписан в план,
И даже с того, что я не растаман?

— что такое «растаман» я примерно догадался: какое-то философско-мистически-наркоманское явление вероятно, но вот узнать это определённо и в подробностях тогда было совершенно невозможно ниоткуда.

И вот отсылки из случайно попавшегося мне подпольного самиздатовского журнала «Контркультура» точно так же я тогда жадно исследовал. А их там много было всяких. Это был для того времени такой сундук со смысловыми пиратскими сокровищами — необычайная концентрация в одном месте того, что нигде больше в принципе не встретишь.


Славный был журнал.

Мне тогда случайно попался его номер, посвящённый смерти Янки. Вот такой.
Странно это... мы тогда были полностью уверены, что отныне всё будет теперь такое же: настоящее, честное. Всюду. Сродни тому чистому радостному революционному энтузиазму 20-х.

По прошествии лет оказывается, что это был короткий промежуток в конце 80-х — самом начале 90-х.

Давно собирался начать у нас выкладывать оттуда хотя бы часть текстов...
Ладно, постепенно начну.

Василь Владимирович Быков (1924–2003).

Война застала его на Украине, где он участвовал в оборонных работах. Во время отступления, в Белгороде, отстал от своей колонны и был арестован и чуть не расстрелян как немецкий шпион. Воевал в составе армейского инженерного батальона. Зимой 1941—1942 годов жил на ст. Салтыковка и в городе Аткарске Саратовской области, учился в железнодорожной школе.

Призван в армию летом 1942 года, окончил Саратовское пехотное училище. Осенью 1943 года присвоено звание младшего лейтенанта. Участвовал в боях за Кривой Рог, Александрию, Знаменку. Во время Кировоградской операции ранен в ногу и живот (по ошибке был записан как погибший); события после ранения послужили основой повести «Мёртвым не больно». В начале 1944 года три месяца находился в госпитале. Затем участвовал в Ясско-Кишинёвской операции, освобождении Румынии. С действующей армией прошёл по Болгарии, Венгрии, Югославии, Австрии; старший лейтенант, командир взвода полковой, затем армейской артиллерии.

Крутой берег реки

1908–1909

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной...


* * *
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!


* * *
Из полутемной залы, вдруг,
Ты выскользнула в легкой шали —
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг...


* * *
Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять.
Все большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.

Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал.

Я качался в далеком саду
На простой деревянной качели,
И высокие темные ели
Вспоминаю в туманном бреду.

В далеком-предалеком 1925 году в городе Харькове вышла тоненькая серенькая книжица со стишками внутри. Странное дело, но книжица набрала такую популярность, что уже через два года пришлось печатать второе издание. И это при том, что ни Блюхер, ни Ворошилов в ней не фигурировали совершенно. Может быть, именно поэтому книжка и не переиздавалась больше аж до самого 1990 года.

Книга представляет собой остроумные стилизации на тему детских стишков: про попа и собаку, про серенького козлика, и про какого-то уже забытого всеми Веверлея, который пошел вдруг купаться. Предлагаю и нам в рамках недель античных аккордеонов и высоких литературных чтений сдуть пыль с сего раритетного фолианта.

Канонiчный текст на Либ.ру
Электрический текст на ЛитМир \ Флибусте

У Агнии Львовны всё было просто и сурово, под её стихи можно строем ходить,
но другие поэты ведь так не могут, им ведь хочется посложнее написать.

Гораций:
Громко рыдает Татьяна, горе ее безутешно;
Вниз с розопламенных щек слезы струятся рекой;
Девичьим играм в саду беззаботно она предавалась –
Мяч озорной удержать в тонких перстах не смогла...

Владимир Маяковский:
В этом мире
  Ничто
    Не вечно,
Вот и теперь
  Матерись или плачь:
Прямо с берега
  Сверзился в речку
Девочки Тани
  Мяч...

Иван Крылов:
Девица некая по имени Татьяна,
Умом изрядная и телом без изъяна,
В деревне дни влача,
Не мыслила себе досуга без мяча.
То ножкою поддаст, то ручкою толкнет,
И, заигравшись с ним, не слышит и вполуха.
Господь не уберег, случилася проруха –
Игривый мяч упал в пучину вод...

«Почти в самом центре нью-йоркского боро Куинс есть небольшой район под названием Форест-Хиллс. Он никогда особенно не выделялся на фоне других. Не самый дорогой, но и дешевым его назвать нельзя. Не унылый, но точно не самый красивый. Такой типичный спальный район Нью-Йорка. Того Нью-Йорка, что не попадает в объективы кинокамер и мало известен людям, живущим за его пределами.»

«Так исторически сложилось, что еще в 80-х Форест-Хиллс стал вторым по величине русскоговорящим районом в Нью-Йорке. И если на Брайтон-бич селилась публика, приехавшая из Одессы и небольших советских городов, рвавшаяся в Америку, как принято считать, за красивой жизнью и разнообразием сортов колбасы, то Форест-Хиллс стал прибежищем для людей интеллигентных, которые тоже были не чужды пищевому разнообразию, но относились к этому более философски и сдержанно. Хотя, в конечном итоге, все решалось дружбой и имевшимися родственными связями. Люди ехали туда, где им было проще обустроиться и где живут им подобные. Уже тогда между двумя этими районами прошла трещина, превратившаяся позже в настоящую пропасть. Брайтон зубами вцепился в океанский берег и быстро начал брать от жизни свое, стремительно наполняясь русскими магазинами, ресторанами и атмосферой бесконечного застолья. Жизнь в Форест-Хиллс текла куда размеренней и была гораздо более нью-йоркской. Проживавшее здесь в те времена местное население было наполовину еврейским, а наполовину всем остальным: итальянским, латиноамериканским, азиатским, черным и т. д.»

«Рестораны зазывают отведать „плов, манты, шашлык и другие блюда еврейской кухни“. Внутри происходит невероятное. Как и во всем нью-йоркском общепите, на кухнях бухарских ресторанов работают мексиканцы. Они исполнительны, трудолюбивы и все схватывают на лету. Включая иностранные языки. Поэтому, Форест-Хиллс, наверное, единственное место на земле, где можно встретить мексиканца говорящего на таджикском.»

«Когда-то давно, в карниз над дверью местные подростки клали спрятанные от родителей сигареты. Им приходилось помогать друг другу, чтобы дотянуться. Высокий Довлатов сигареты регулярно доставал и выкуривал. Подростки были в недоумении.»

Когда в трагедии «Макбет» Бирнамский лес идет на Дунсинанский холм — это редкое природное явление, характерное для северо-запада Шотландии поздней осенью.

Он же словарь ударений в именах собственных Греции и Рима.

Постоянно сталкиваюсь с тем, что современные исследователи, и в особенности дикторы при чтении аудиокниг, ставят ударения в древних греко-римско-варварских топонимах, именах богов, смертных и зверюшек кто во что горазд.

Надо всё это безобразие как-то унифицировать, наверное. Будем постепенно тут составлять словарь античных слов. А если уже таковые были изданы (что более чем вероятно, и в царской России, и в советский период в антиковедении была проделана огромная работа) — собирать ссылки на них и особо интересные фрагменты.

Пока нашёл только вот:
М. Протасов — Об упорядочении и унификации транскрипции собственных имен и исторических терминов в истории античного мира. «Вестник древней истории», 1940, № 1, с. 102—113.

Поскольку же однозначные решения в этой области, увы, невозможны — в силу исторических причин и гибкости языковых трансформаций, заимствований, адаптаций, частных случаев, узусов и не всегда справедливо фиксировавшихся норм — возможна и полемика по каждому спорному случаю с привлечением авторитетных источников и обоснований того или иного варианта нормы. Причём, в каждом случае приходится признавать приоритет устоявшегося употребления над более правильным и исторически точным; но лишь там где мы можем говорить о несомненном и повсеместном закреплении в традиции.

Также интересно будет сравнить для некоторых случаев форму русской транскрипции с европейскими, на латинской основе: английской, французской, немецкой (то есть решениями стран, антиковедческая традиция которых ещё шире и глубже).

Если бы в тот день, когда я поставил точку в рукописи, кто-нибудь сказал бы, что этот роман будет издан в Симферополе, мне пришлось бы парировать: «Умерьте свою фантазию, сударь!»

Теперь совершается чудо, перед которым превращение полуострова в остров — несложная работа. Чудеса, между тем, продолжаются.

Так странно нынче переплетаются фантазия и реальность. Я надеюсь, что мой роман не только увлечет крымчан своим довольно бурным сюжетом, но также поможет им в осмыслении истории своего края, как будто специально созданного Творцом для воплощения многонациональной гармонии.

Василий Аксенов
август 1991 года