У нас тут сняли очередной популярный фильм с их помпезными актёрами донельзя наигранными. И очень усиленно его рекламируют по всему их телевизору, над которым столь озорно смеялся ещё их капиталистический Карлссон с пропеллером скандинавский. А зря, хорошие вещи не стоит перевирать и тем более рекламировать. Книга та была сразу и навек. Если так рекламируют её, стало быть мало кто её читал тогда. Это как, не знаю, Библию рекламировать, и зазывать публику платить им деньги в кассу за их любительскую постановку областного театра, будто сам текст не лучше, будто они уверены, судя по себе, что никто вовсе его не читал и, стало быть не заметит, стерпит, как бы они его не искажали гримасничая... впрочем, примерно те же актёры и её изображали тогда. Новые времена настали, непредвиденные и неописуемые.

Они вдруг попали своим этим бизнесом прибыльным в тот наш советский нерв. Чувствительно попали. Ребят, вот по таким книгам фильмы вам актёрам воспитанным бездарной эпохой Ельцина и Горбачёва вовсе не стоит снимать. Пусть уж лучше в них снимаются бойцы и офицеры, что воевали лично все эти годы, с развала СССР, с 1991 года. И по сей день воюют. Так вернее будет, нет? Благо, немало выжило, куда больше чем вас, актёрствующих необузданно, и всякий раз переигрывающих.

А в тексте Владимира Богомолова такого всего не было тогда. Там была скорее сдержанная благородная сухость изложения. Как и подобает. Проступал его интеллект. Я даже не вспомню сразу другой подобной сильной книги про этот род войск. Что и сейчас работает героически. И тихо, без саморекламы, так надо.

Мне ещё в СССР отец сказал: найди, если доведётся, такую книгу, запомни автора и название. Самому ему было некогда, он более важными вещами был занят, и без того столько для меня детских книг собрал. Мне лишь потом довелось. И в очередной раз убедился, насколько отец никогда не говорил ничего впустую — действительно стоящая книга. Да что книга: стоящий личный опыт автора.

А потом, ещё через годы, мне невероятно повезло, но об этом уж не для всех рассказ.

О чём сказать хотел? Люди будущего, не смотрите ваши глупые фильмы будущего, снятые идиотами для идиотов, а читайте взамен наши умные книги прошлого. Там без их натужных истерик театральных, там всё строго и по делу. Как вот мыслят и говорят те, что и теперь воюют вовсю за нас всех. Победы, мужики! И мира потом. Впрочем, история научила нас уж, что даже та наша великая победа не принесла нам мира отчего-то навек. Ну, все помнят, мы уж про Вьетнам и Афган удивлялись. Тем более потом вдруг Чечня настала. В свете этого всего эта книга Владимира Богомолова — sine qua non для всех, кто вдруг занятый прочими делами ещё не удосуживался её прочесть. А фильм — ну смотрите сами, будет ли у вас ещё и на этот испорченный телефон, как нас учили тогда, время.

Постойте, это ж как раз Богомолов тогда, нет? вернул гонорар уж не помню по какой причине, когда заметил малую неприметную фальшь, попытки переписывать его текст. А эти что себе позволяют?

Говорил сегодня с одной девушкой. Прекрасней которой нет. И не было.
Я б вам показал её фотографии, но это святое.
Пока поверьте на слово, я художник, немного знаю толк в настоящей красоте.

Вдруг она спрашивает меня:

— А как ты относишься к Гумилёву?

Тут же уточняю:

— К отцу или сыну? Они столь разные.

И тут выяснилось, что... Удивляюсь:

— Да ты чего, вовсе ничего не знала о Льве Николаевиче? Который одновременно не Толстой ни разу.

— О ком?

— О Гумилёве-сыне. Этих как раз двух опоссумов: Ахматовой и его однофамильца. В честь которого он и был прозван так потом.

— Ничего вовсе, ну да, был там у них с Анной какой-то там сын... Мне вот Гумилёв, который стало быть старший, не нравится. Как поэт.

— Сразу понимаю, отчего. Это очень мужской поэт. Для нас, мужчин. А ты — напротив, акмэ женственности. А я вон тогда напротив, помнишь, тот ранний репринт Ахматовой тебе привёз, ещё дореволюционный, и, подстать твоему мнению о её муже, его читал в метро по дороге, и всё думал: «Какая ж тупая девица была: всё розы-мимозы... ну, вы поняли». Заметила закономерность здесь?

— Я тот твой репринт тогда отвергла. У меня самой Ахматовой хватает. Но вернёмся к Гумилёву.

— Понимаю, ты девушка вся такая всегда. Но погоди, ты разве не читала прозу отца хотя бы, Николая Гумилёва героического непомерно? Его «Африканский дневник», «Записки кавалериста» там какие-нибудь?..

—Нетъ! А что, это поможет мне как-то вон в походах в магазин?


Женщины судят нас по-женски. Вот им Гумилёв, который Гумилёв-отец, Старший Плиний, возвращаясь к тому нашему снова недавнему Бродскому — нелюб, потому что... да без причин, просто дурак. А когда я возражаю им, что погоди-ка, да то был один из высших героев и поэтов, типа того же нашего недавнего Че Гевары — в ответ: чего?!!..

Милые дамы, любой интеллектуальный спор с вами о возвышенном, о культуре — всегда радостен. Он внушает даже не богобоязнь всякий раз и прочий трепет... но нет! хуже!.. благоговение пред вами.


Вспоминали ещё Северянина. Она его перепутала с Мандельштамом. Спасибо что не с Хармсом.

— Ах, они все акмеисты на одно лицо, и пишут одинаково!

— Ни хрена себе! Простите, мне бы вашу рассудительность.

Я тоже не сразу вспомнил, как звали Северянина. Так мы и называли его: «Который про ананасы. И над которым тогда ещё киевско-московский кондуктор Паустовский, которого мы все читали, изрядно ржал». Только минуты через две, как оно и бывает обычно, вдруг вспомнил его же: «Я гений...» — ну и следом и фамилию. Отчего, собственно, древние греки и индусы и придумали рифмовать свои эпосы — в стихах всё куда лучше запоминается.

Славная принцесса, ты только не подумай, что это я над тобой иронизирую. Ты, знаю, умнее, образованней, начитанней почти всех вокруг. Только мы с тобой тогда приняли за высший принцип тот старый принцип Шерлока Холмса, о котором я подчас напоминаю окружающим, что, похоже, о нём и вовсе не ведают.

Мы знаем и помним лишь то, что нам самим интересно.