«Почти в самом центре нью-йоркского боро Куинс есть
небольшой район под названием Форест-Хиллс. Он никогда особенно не выделялся на фоне других. Не самый дорогой, но и дешевым его назвать нельзя. Не унылый, но точно не самый красивый. Такой типичный спальный район Нью-Йорка. Того Нью-Йорка, что не попадает в объективы кинокамер и мало известен людям, живущим за его пределами.»
«Так исторически сложилось, что еще в 80-х Форест-Хиллс стал вторым по величине русскоговорящим районом в Нью-Йорке. И если на Брайтон-бич селилась публика, приехавшая из Одессы и небольших советских городов, рвавшаяся в Америку, как принято считать, за красивой жизнью и разнообразием сортов колбасы, то Форест-Хиллс стал прибежищем для людей интеллигентных, которые тоже были не чужды пищевому разнообразию, но относились к этому более философски и сдержанно. Хотя, в конечном итоге, все решалось дружбой и имевшимися родственными связями. Люди ехали туда, где им было проще обустроиться и где живут им подобные. Уже тогда между двумя этими районами прошла трещина, превратившаяся позже в настоящую пропасть. Брайтон зубами вцепился в океанский берег и быстро начал брать от жизни свое, стремительно наполняясь русскими магазинами, ресторанами и атмосферой бесконечного застолья. Жизнь в Форест-Хиллс текла куда размеренней и была гораздо более нью-йоркской. Проживавшее здесь в те времена местное население было наполовину еврейским, а наполовину всем остальным: итальянским, латиноамериканским, азиатским, черным и т. д.»
«Рестораны зазывают отведать „плов, манты, шашлык и другие блюда еврейской кухни“. Внутри происходит невероятное. Как и во всем нью-йоркском общепите, на кухнях бухарских ресторанов работают мексиканцы. Они исполнительны, трудолюбивы и все схватывают на лету. Включая иностранные языки. Поэтому, Форест-Хиллс, наверное, единственное место на земле, где можно встретить мексиканца говорящего на таджикском.»
«Когда-то давно, в карниз над дверью местные подростки клали спрятанные от родителей сигареты. Им приходилось помогать друг другу, чтобы дотянуться. Высокий Довлатов сигареты регулярно доставал и выкуривал. Подростки были в недоумении.»
![[ uploaded image ]](/up/14-05/26-6904-dovlatov-typewriter-adler.jpg)
Заметим, что Нью-Йорк Довлатова 80-х, который он, не без своего фирменного выхватывания лучом сознания главных вещей, и художественного дополнения реальности, описывает в своих опусах — так же сильно отличается от Нью-Йорка теперь, как и то, что при его жизни тут представлял Ленинград и советская Эстония 70-х, от их нынешних.
Мы видим, как действительно изнашивается мир, как он утрачивает свой прежний аромат, как его былое естество уходит постепенно, но непреодолимо и окончательно.
Мир повсеместно стал более сыт, инертен, хаотичен, стеклянноглаз и обессмыслен.
Я говорю о том, что, в терминах этого этюда, наш общий прежний Форест-Хиллс превратился, увы, во многом в Брайтон-Бич.
Таковы мои уже наблюдения о родном городе. Особенно о его центре, оккупированном и ксеноморфированном всякой шушерой, собравшейся сюда со всего Союза.
Мы не можем, оставаясь вопреки всему прежними, тем самым что-то в этом изменить. Но мы можем посреди всего оставаться прежними. Уже что-то.
А впечатления быть могут от произведений. Собственно, от них только они и есть. От Маяковского через Лимонова и Довлатова, Вайля. Других.
Вот по ним я и выдумывал себе этот город. То, что реалии скорее похожи на районы наших новостроек 60-х, к этим фантазиям не имеет никакого отношения и ничего изменить уже не смогут.
И да, слишком много везде «бутиков» (могу только догадываться, что это и зачем они нужны). И харчевни, вылезшие на тротуары, где ты проходишь теперь бочком.
Вот это всё.
И мы всё те-же (мы так думаем и хотим).
Где автор отказывается от описаний — сцену создаёт уже воображение читателя.
Кстати, вы заметили, что современные актеры (взращенные славой на сериалах) разучились нормально говорить. Не глядя на экран, замечаешь, что кто-то «играет». Сравните с монологами\диалогами фильмов 60-х. Тогда еще говорили естественно.
Потому должно, что предполагается, что человек, выполняющий творческую работу, должен создавать смыслы. Не уничтожать никак.
Даже в этой их постмодернистской концепции оголтелого использования чужих готовых форм. А она ведь не наступлением этой новой эры в искусстве вызвана — такая causa sui, принятая за объяснение этого у всех, лишь имитирует ответ; впрочем, это в лучших традициях явления — а лишь тем, что в мире, где появились миллионы дармоедов, подвизавшихся на этом лёгком поприще, смысл генерировать из них по-прежнему способны лишь избранные. Остальным остаётся тырить, переделывать и искажать чужое. Уничтожать смыслы.
Мы говорим про ту самую ключевую проблему человека, как формы реализации сознания, наштампованной тут в промышленных масштабах: лишь очень немногие из существующих способны создавать смыслы.
«Город контрастов»
Как когда-то Овчинников «Веткой сакуры» и «корой дуба» открыл для меня настоящие Японию и Англию, такого я же я ждал от сериала Познера «Одноэтажная Америка». Получил я менбше, чем хотел, но к просмотру смело рекомендую, и как раз первая серия про город Йорка.
Как бы для школьников.
Особенно молодой предполагает, что фильм о нем
Это в то самое время, когда у нас извечные упыри во власти Мандельштама медленно и мучительно убивали. И не одного его.
Надо еще и прочувствовать. Но с жесткой установкой этого не сделать.
Я думаю, что это совсем другой мир (не Европа). Надо признать Америка очень разная, настолько разная, что трудно представить.
Лично у меня смешанные чувства к Америке.