Становлюсь свидетелем такой сцены. Очередь длинная, сердитая. Где-то в конце её мается раненый на костыле, с ногой, замотанной бинтом. А впереди, уже у самой кассы, какой-то очень представительный, пожилой генерал-лейтенант, на котором форма выглядит как-то подчёркнуто шикарно. Раненый беспокоится, срок увольнения кончается. Ему и надо-то всего четвертинку. Из госпиталя выписывается дружок. Вот сложились помаленьку — надо же угостить на прощание, — апеллирует он к очереди. Всего на час увольнительная. Очередь молчит, и кто-то ядовито произносит: «Тут всем некогда». Тогда генерал-лейтенант поворачивается, от самой кассы идёт к раненому и говорит:
    — Будьте добры — вставайте вместо меня.
    Обрадованный раненый вприпрыжку бежит к кассе. Очередь поражённо молчит. Потом раздаются робкие голоса, призывающие генерала пройти вперёд. Он остаётся на месте раненого терпеливый, спокойный, знающий себе цену. Обращение к нему звучит настойчивее, и он говорит чуть-чуть картавя:
    — Раненый воин требует особого уважения, а мне не к спеху… Я ведь в запасе.

    Рассказываю гостям [Александру Фадееву и его жене Ангелине Степановой] вчерашнюю сцену в очереди — о раненом и генерал-лейтенанте. Слушает сначала недоверчиво. Потом вдруг спрашивает:
    — Этот генерал грассировал?
    — Грассировал.
    — Высокий? Седой? Прямой?
    — Правильно…
    — И ноги переставлял, будто они у него не гнутся?
    — Верно…
    — Лина, я знаю, кто это был…
    — И я тоже, — улыбается его жена. — Алексей Алексеевич.
    — Верно, Игнатьев. Наш коллега. «Пятьдесят лет в строю»! — и весело рассыпает своё «ха-ха-ха…» — Граф Игнатьев.

    — Б. П. Полевой. В конце концов. — М.: Советская Россия, 1969. — С. 346, 352. — 415 с. — 85 000 экз.

В Чечне был смешной пароль-отзыв:
«Аллах акбар!» — «Воистину акбар!»

На сие самое и создал нас Бог и дал нам залог Духа.
Итак мы всегда благодушествуем; и как знаем, что, водворяясь в теле, мы устранены от Господа, —
ибо мы ходим верою, а не ви́дением.

[...]

Если мы выходим из себя, то для Бога; если же скромны, то для вас.

Ибо любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли.
А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего.

Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем.
Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь всё новое.

— 2-е Павла к коринфянам

Написал сейчас своему чешскому другу. И вспомнил, что уж неделю назад, отвлёк перенос сайта, хотел об этом у нас написать, когда вдруг отчего-то впервые задумался над этим:

«Да, и у нас в Москве тоже очень холодно. Впервые такая холодная и мрачная весна. Лучше всего привезите их, посканируйте. Таких книг, как были у нас до 1990 года, больше уже человечество не будет выпускать — они разучились давно. Деградировали. И художников-графиков не осталось, все вымерли, и полиграфистов того уровня, и авторов.

Я поймал себя на том, что вдруг понял, что лучшие книги моего детства были все старые, послевоенные, 40-х, 50-х — ой, так стало быть, это были детские книги моих родителей!»

А они мне даже никогда и не рассказывали. «Это твои книги»...

И эту ещё хочу найти в оригинальном издании: «Приключения Гвоздика» Марчелло Арджилли и Габриэллы Парка, с рисунками Калаушина.

Вот ещё, разыскивая у нас Гвоздика, для примера старой книги с такой характерной картонной обложкой того времени, если кто ещё кроме меня одного его помнит теперь тут, нашёл тот список, что мы когда-то составляли, но он ограничен своим принципом:

Лучшие детские книги советских писателей
Герои детских книг
О заимствованиях в литературе

- прототип Терминатора Электроник Евгения Велтистова («Электроник — мальчик из чемодана», 1964) — похож на Гвоздика из «Приключений Гвоздика» (Le avventure di Chiodino, 1952) друга Джанни Родари Марчелло Арджилли и Габриэллы Парка; и Жестяного Лесоруба (Железного дровосека) Баума-Волкова

Час назад. Весны вам, что-ли...