Одна из самых известных достопримечательностей Ирландии – Камень Бларни, известный также как Камень Красноречия, вмонтирован в стену замка Бларни в ирландском графстве Корк. Согласно легенде, человек, поцеловавший этот камень, обретает дар красноречия.
Считается, что Камень из Бларни является половиной знаменитого камня из Скона, который король Шотландии Роберт Брюс подарил Кормаку Маккарти в 1314 году в знак благодарности за поддержку в битве при Бэннокбурне.
Интрига.

Итак, продолжаем исследовать блог Эрика Кваккела, историка-медиевиста Лейденского университета (Нидерланды), специалиста по средневековым манускриптам.

Сегодня речь пойдет о неких совершенно особенных, редких и замечательных рукописях — так называемых модельных книгах. Что же это такое?

World War II in HD colour: 1. The Gathering Storm


В числе прочего есть та эпическая сцена, где Гитлер ест арбуз.
В более полной версии, показанной в фильме, он потом ещё умильно умывается лапками.

Этот пост специально для шляхтича нашего, рыси Yellow Sky, (ну и для остальных рысей тоже, конечно). На сей раз, правда, речь пойдёт вовсе не за київський трамвай, а совершенно даже за Одессу Эта песня для него.
Надеюсь, что у Жёлтого Неба всё хорошо, что он цел и здоров.



Если вам встретится еврей, носящий фамилию Клезмер, то, будь он даже совершеннейшим профаном в музыке, можете не сомневаться в том, что к ней всенепременно имел прикосновение хотя бы один из его предков. Дело в том, что испокон веку в общинах Германии и соседних с ней стран клезмерами называли еврейских народных музыкантов, которые играли на свадьбах, бар-мицвах, праздничных гуляниях, балах, ярмарках, и каждому такому событию соответствовал особый, отточенный годами и поколениями репертуар. Во всем своём блеске искромётное искусство клезмеров проявилось в городах и местечках Польши, Бессарабии, Галиции, Украины, то есть именно там, откуда тысячи евреев переселились когда-то в Одессу и принесли с собой обычаи, нравы, быт, говор, одежду и музыку.

Мощная простыня из многих и многих букв, толком не читал даже по диагонали, как обычно отложив «на потом».

Всё началось с Платонова, который якобы работал дворником. И с тех пор мне так часто попадались случайно отдельные места из мемуаров Константина Георгиевича: то в виде фрагмента, где он библиофилов пугал, то где он последнему из Рюриковичей письменно обязуется плодами из сада фруктового не пользоваться, то где он с «Дикой собакой» Фраерманом пьянствует, то «Наедине с осенью» в букинистическом нашёл, то ещё что — что наконец я созрел прочесть эту его главную книгу целиком.

И очень был обрадован. Встретил на редкость умного, тонкого собеседника, ясно видящего поэтику мира, магию его хрупкой преходящести — дар, которым тут наделены лишь единицы.

«Повесть о жизни» состоит из нескольких книг:
    «Далекие годы» (1945–1946), [ MP3 ]
    «Беспокойная юность» (1954), [ MP3 ]
    «Начало неведомого века» (1956), [ MP3 ]
    «Время больших ожиданий» (1958), [ MP3 ]
    «Бросок на юг» (1959–1960), [ MP3 ]
    «Книга скитаний» (1963). [ MP3 ]

[ TXT ]

Весьма рекомендую аудиокнигу. Превосходный голос советского диктора Юрия Рудника. Правда, развлекающего подчас неожиданными ударениями в самых обычных при том словах, вроде: Ха'рбин, ша'тры, о'соки, фо'льги, и т. д.

Начало цикла представляет особую историческую ценность. У нас ведь при большевиках мало кто смел столь подробно вспоминать золотую пору умирания царского режима, и особо Первую Мировую, признававшуюся классово чуждой, Империалистической. Мы ведь её больше по комедиографу Гашеку знаем.

Скажем, если вы некогда искали это особое у Ивана Шмелёва в «Лете Господнем» — к своему удивлению, вы найдёте у советского классика Паустовского куда больше.

Паустовский — мастер пейзажной лирики и случайной романтики людских судеб. Он был знаком практически со всеми интересными людьми своей эпохи. И оставил и о них тоже воспоминания. То есть, это тот автор, по которому вы можете выстраивать системное представление о всём ценном, что было в нашей стране век назад. Такой своего рода психопомп для нас, Вергилий в ту страшную и героическую эпоху, время надежд.

Он краток, динамичен, у него нет лишних слов и абзацев, затянутостей. Он выбрал мемуаристику, как свой жанр, обладая тем знанием, что жизнь бывает порой удивительнее любых выдумок. Он скромен, неизменно предпочитает промолчать, практикует даосский категорический отказ от деяний, даже когда красные его тащат на расстрел в том московском эпизоде, о котором спел его коллега по санитарным поездам Вертинский в «То, что я должен сказать»; и очень любит людей. Вопреки всему, что они по недомыслию творят с собою и теми, кто рядом.

[ TXT ] [ MP3 ]

В популярных пересказах греческой мифологии на Западе недостатка нет, а некоторые из них переведены и по-русски... Полагаю, однако, что читатель, знакомый с тем или другим из них, при сравнении их с моим найдет много различий — и с удивлением спросит себя, откуда они могли взяться при изложении одной и той же материи. Для ответа я должен объяснить ему, как возникла та совокупность преданий, которую мы называем «греческой мифологией».


Первыми, закрепившими в слове, и притом стихотворном, имеющиеся в сознании народа предания о героях, были творцы героического эпоса, певцы-гомериды; результатом их работы было целое море эпической поэзии, более сотни книг. Из них нам сохранилось только два эпоса, Илиада и Одиссея — правда, лучших, но довольно ограниченных содержанием; все остальное погибло.

За этой первой школой появилась вторая, школа творцов дидактического эпоса; эти люди, тоже певцы, задались целью приурочить предания гомеридов, а также и иные, к отдельным героям, поставленным между собою в генеалогическую связь, в видах обнаружения правды о прошлом правящих родов в тогдашней аристократической Греции. Из этих эпосов, сухих, но содержательных, нам не сохранилось ни одного, если не считать «Феогонии» Гесиода, посвященной генеалогии не столько героев, сколько богов.

Эту вторую школу эпиков-дидактиков сменили в VII-VI вв. лирические поэты, любившие обрабатывать в своих песнях, прославлявших богов и людей, родные мифы, видоизменяя их отчасти под влиянием новых религиозно-нравственных воззрений; из этой литературы, очень обильной, нам сохранились только оды Пиндара и Вакхилида.

Четвертую обработку мифов дали преимущественно в V в. драматические поэты, обращавшиеся однако со своими сюжетами с творческой самостоятельностью; из их творений, коих насчитывалось много сотен, нам сохранилось всего 33 трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида.

Одновременно с ними работали над мифами, в-пятых, и первые историки-генеалоги, среди которых выдавался Ферекид; их целью было привести все мифы в историческую систему, причем неизбежно было и некоторое к ним критическое (ввиду множества вариантов), но не творческое отношение. Их работы до нас не дошли.

С III в. начинается, в-шестых, деятельность александрийских ученых, притом двойная: с одной стороны, поэтически одаренные ученые, вроде Каллимаха или Аполлония Родосского, собирают преимущественно малоизвестные предания для поэтической обработки, с другой — так называемые киклографы, компилируя и поэтическую и прозаическую литературу прошлого, пересказывают по циклам (отсюда их имя) с приведением вариантов все попавшие в нее мифы. Ни те, ни другие (кроме Аполлония) нами не сохранены, но о поэтических трудах александрийцев нам дает понятие их талантливый римский подражатель Овидий в его знаменитых «Превращениях», а о киклографах — краткое руководство так называемого Аполлодора.

Наконец, в седьмую группу мы выделяем всех эпигонов, живших в обеих половинах империи около и по P. X., очень различных категорий; тут и последыши эпоса вроде Стация с его «Фиваидой», и Квинт Смирнский с его троянским эпосом, и трагедии Сенеки, и прозаические эксцерпты, как самостоятельные, так и попавшие в комментарии к древним авторам. Это по достоинству наименее ценная категория; но зато она в значительной мере нам сохранена.


Как видит читатель, «греческая мифология», поскольку она сохранилась нам, не представляет собою однородного целого; в древности она развивалась на протяжении столетий, то же, что дошло до нас, — материал случайный, отдельные части которого принадлежат различным эпохам жизни общего дерева.

Каково же по отношению к нему положение современного пересказчика? Возьмем Шваба, одного из лучших: он берёт, понятно, то, что ему дано в готовом виде: историю Кадма по Овидию, Аргонавтов по Аполлонию, Геракла сначала по Аполлодору, а конец по Софоклу, Троянскую войну, насколько можно, по Гомеру, а далее по Квинту Смирнскому и т. д. В результате — полное отсутствие композиционного и идейного единства, и если тем не менее отдельные мифы в его изложении нравятся, то этим они обязаны только своей собственной, исконной, не заглушённой позднейшими наслоениями красоте и жизненности.

[ PDF ] [ TXT ] [ MP3 ]

Собрание сочинений Фаддея Францевича Зелинского

Среди всех так называемых «языческих» религий нет ни одной, которая была бы нашей интеллигенции в одно и то же время и так хорошо известна и так глубоко неизвестна, как древнегреческая.

Её известность — осадок двух эпох. Во-первых, эпохи французского классицизма (не будем заглядывать далее) XVII в. с его культом греческой мифологии и в поэзии, и в изобразительном искусстве, и во всей тогдашней «галантной» жизни.

Во-вторых, концом XVIII в. и началом XIX, эпохи так называемого «неогуманизма» — Винкельмана, Гёте, Шиллера...

Именно популярность греческой мифологии была сильнейшей помехой пониманию греческой религии: она была одной из главных причин того, что эту греческую религию как таковую отказывались принимать всерьез. Тон задавал Овидий, певец галантного Рима эпохи Августа, столь родственной по настроению веку французского короля-Солнце; а в роскошном цветнике его «Метаморфоз» можно было найти какой угодно аромат, кроме религиозного. Неисправимый волокита Юпитер, ревнивая и сварливая Юнона, вороватый Меркурий, кокетливая Венера, склонный к выпивке Вакх — помилуйте, какая ж это религия!

Жил да был в славном семнадцатом веке в городе Лондоне один знаменитый астролог. Рода он был совсем незнатного — крестьянский сын, из йоменов. Но уже к семнадцати годам ему надоело окучивать капусту, и он сбежал из дома, поступив в услужение к одному состоятельному городскому рантье. И так он пришелся в новом доме ко двору, что после смерти хозяина унаследовал всё его состояние, женившись на его безутешной вдове.

Унаследовал он не только состояние, но и весьма обширную библиотеку, где с пользой и удовольствием проводил дни напролёт, изучая языки и обширные труды по астрологии. На их основе сам создал свою собственную систему толкований, и издал свой собственный труд «Христианская астрология» — первую книгу по астрологии на английском (а не на латыни) языке. Звали астролога Уильям Лилли. Был он известен и почитаем современниками. Вращался в высоких политических кругах. И вот однажды произошла с ним одна интересная история...