ЦАО ГМ же, долбодятлы, и тут не смогли соблюсти свой же ублюдочный стиль. Это оленевод всё придумал, с собой из тундры привёз.
Помните, как они ввели МЦК? Ну, в смысле освоили железную дорогу расстрелянного царя, попутно доразрушив последние раритеты вдоль по ней.
Я вообще тогда глазам своим не поверил. Это каким же надо быть инопланетянином с желе вместо мозга, чтоб принудительно ввести в общественный обиход (а куда они денутся, тупорылые? все ж начнут повторять, заучат — ну, в целях взаимной, этой, как её, реципрокной интеллигибельности) не нормальное человеческое слово для обозначения нового транспорта (трамвай, автобус, троллейбус, такси, маршрутка, самолёт, поезд, электричка, метро, кольцевая линия, там синяя ветка... следите за руками: эмцэка).
Вот вам ещё один откровенный рептилоид, что совсем даже не скрывается. Даже противогаз свой вместо лица не всегда гримирует чтоб за местного землянина сойти.
А потом ещё сразу и добил: МЦД и эти, как их... во, БКЛ.
Будто нам их диавольскаго МКАДа и ГИБДД не хватало. С Цекакой Пээсэс, Эсэсэсыром и Рысыфысыром.
Фантазии назвать это «второе кольцо» и «третье кольцо» не хватило. А также сделать пересадки на все линии, с которыми второе пересекается. Ну и, собственно, сделать второе нормальным, чтоб оно было не бессмысленно вблизи нашей старой кольцевой, а сразу вон связывало реально отдалённые районы, как то несуразное ответвление зелёной ветки, на том же расстоянии. И чтоб они не двоились как круги Леонарда Палыча Эйлера в восприятии ужравшегося пришельца со щупальцами и вертикально-разнесённым зрением. Впрочем, разве я смею критиковать автора сего проекта? Он здесь художник, он так видит. Причём, заметьте, именно так. Уже ввиду своего биологического устройства. А мы тут все лишь жертвы его искусства, заложники его немыслимого гения.
Как же его весь город с самого начала ненавидит. Как только все сразу поняли, что на смену озверевшему пасечнику пришёл какой-то вовсе предельно изощрённый с особенным цинизмом.
Что в мирное время ухитрился разрушить, изуродовать наш город куда страшнее, чем целый Гитлер во время войны. Представляете, если они со столицей такое посмели — что творится во всех прочих городах, куда дотянулись эти эффективные менеджеры.
Вот увидите, когда... и если... нас они снова пустят когда-нибудь снова в наше метро — так окажется внезапно, что всё бронзовое и мраморное сталинское ещё вдруг спиздемонтировано и исчезло, лепнина отреставрирована их верными хлопкоробами и теперь из крашеного пенопласта немыслимых форм, витражи и мозаики закрашены масляной краской, а все станции замощены кривой крошащейся цементной плиткой, как он любит. Которую будут тоже менять каждые три месяца, закрывая станции на два из них.
И стоить эта вся их активность будет в очередной раз многострадальному русскому народу, как если бы вместо каждой автобусной остановки, что они вон по-прежнему, уж 15 лет, через каждые полгода вырывают и бросают рядом, оставляя на её месте неровную воронку, в которой теперь все будут стоять под дождём в грязи как дебилы (потому что ну автобус — он же вумный як вутка, он именно тут и остановится, и стоять метрах в десяти поодаль на нормальном асфальте — значит придётся потом бежать к нему), и только спустя три месяца, вкручивают новую — как если бы там заместо неё всякий раз скульптура Микеланджело, Челлини и Верроккьо стояла.
Indian › Вот опять: вы однажды порицали меня за то, что я ворочу нос от столицы этой родины. Но оленевод же. А до него был жулик в кепке, который уничтожил бассейн имени Москвы и построил на его месте самовар. А до них были загадочные негуманоиды в малиновых пиджаках, питонцы и лупимцы борискины. И что от той Москвы в итоге осталось? На то, что осталось, глаза не смотрят — оттого, что из них идёт кровь.
Tomorrow › И всё же кроме того, что он у нас изуродовал — к его приходу процентов 80 ещё Москвы, теперь уж скорее 70, а то и 60, если отойти подальше от мест средоточия активности бездумных толп, станций метро, вокзалов, магазинов... — это та ещё наша советская Москва, 70–80-х, изредка даже 50–60-х. Жаль, все вывески и витрины, интерьеры старые советские как раз вот в правление Путина уничтожили. Даже именно с 2005 по н. в., когда он освоился. Последние буквально в прошлом году добили. Их и раньше были единицы по городу, в отдалённых районах — а теперь и их уничтожили. Но дома и деревья остались. Правда тоже, Собянин на глазах разрушает отдалённые старые районы, уже возле МКАДа, что всего Лужкова пережили даже в целом. Ну, вы помните, его реновация™. Вот, прошлой осенью, попал в красивейший район на севере Москва, до которого прежде не доходил, там где-то час пешком от ближайшей станции метро (ну, вы знаете, есть такие районы; метро у нас традиционно сделано не под жилую застройку, не для людей, а вот ещё по сталинским лекалам: что все живут в центре, а на окраинах промзоны, и только на заводы трудящиеся ездят). Говорю местным: обалденное у вас тут место, ну кроме разве вот этих домов блевотного вида, что только что воткнули — а они такие: так был вообще ураган, самые красивые дворы как раз снесли к чертям, вот от горизонта и до горизонта. Вот эту как раз херню понавтыкали. Это, что видите — это так, остатки...
Последние две адресные таблички времён Олимпиады-80, что знал, кстати, тоже прошлым или позапрошлым летом уничтожили.
Больно. Город оккупирован не просто какими-то откровенными нашими врагами, для которых лишь бы население арбайтен в их интересах, и пусть себе живут — но им ещё и доставляет удовольствие методично разрушать его, всё последнее, что только было в нём красивого. И на смену им ведь не придёт никто, кто даже сможет восстановить всё ими разрушенное.
Эти знания и тогда были доступны немногим, а с нами они и вовсе умрут. Будет бесследно утрачен весь пласт городской визуальной культуры советского периода. Всё, что было сделано на протяжении XX века ещё теми, кстати, кто выжил тогда после Гражданской и в Великую Отечественную, кто сохранил, пронёс сквозь смерть то наше прежнее ещё российское дореволюционное классическое понимание эстетики. Влияние их, их вкус, продолжались до развала страны в 91-м, да и все 90-е до конца, пока эти не развернулись, не научились отмывать триллионы на своём косметическом ремонте всего. А на самом деле открытом вандализме — вы помните те скандалы с вдруг разрушаемыми памятниками архитектуры, охраняемыми государством, с уничтожением барельефов и налепливанием туда каких-то бесформенных рыл из гипса взамен... Всё, уже сейчас на смену им пришли криворукие пэтэушники, которые вон в Corel Draw коллажи складывают, потому что рисовать они уже изначально не умеют. Вон, вся их тошнотворная реклама.
Indian › Вот потому-то я в неё ни ногою. Вон смотрю лишь на самые дальние окраины, на коих происходят гигантские разрыхления и необходимые заболачивания — только марсианских треножников не хватает. Это как раз будущее Москвы наступает на неё от самых от окраин; вот, к примеру, с Волоколамки видел гигантский дом в виде забитого почти по шляпку гвоздя. Он блестит, словно у кота жолтые глаза.
Tomorrow › Больно. Очень больно на это смотреть. Долгих 30 лет смотреть, как подлецы, оккупанты, уничтожают твою родину, твой любимый и красивейший на земле город.
Не у многих поколений и народов была возможность испытать эту боль. Вон, разве что Конфуций, так остро переживавший закат возвышенного царства Чжоу. А так, кроме него вон сотни поколений китайцев жили (мы как-то говорили уж об этом) в мире, что не менялся со времён их рождения, и до их смерти, и со времён их дедов до их внуков. Да и в современном нам мире вовсе не всякий город так же уничтожается. Вон, в той же Европе, от Британии до Италии — власти запрещают ломать старые дома и кварталы, а сбивать старые изящные вывески аж XIX века, сделанные вручную, и лепить на их место скотство выполненное халявными шрифтами из Windows: Times, Arial, Comic, никому из граждан самим не приходит в голову.
Нам выпало это. Видеть как твой любимый мир постепенно пожирают термиты.
Как понимаю, у Летова эти они — это не мы. Это как раз те, кто наблюдают за нами. И питаются нашей болью. И это не те они, он кажется сам это говорил, которые с ванной, которых он тогда увидел.
Indian › Как раз термиты не живут в том, что пожирают: у них отличные, прочные домики, подчас перед ними и бульдозер пасует. И ведь родственники тараканов, не муравьёв. У Лема есть очень странный, тревожный рассказ о термитах. Да, вот кстати — как неприятно видеть этих насельников Москвы здесь, у нас; они сюда, видите ли, едут на лоно природы, говоря образно. Обязательный костёр в лесу, водочка, пиво, шашлычок и, разумеется, музычка. И горы дряни потом. И кострища. И Фея Мусора сюда к нам не долетает, крылышки устают. В остатках леса уж образовались их отдыхалища, то самое лоно, к коему они стремятся. Самые же, с позволения сказать, совестливые несут свой сор поглубже в лес, с глаз долой — словно кот закапывает кучу в лотке. В итоге в лесу уж организовалась тихая, но вонючая помойка.
А лес потихоньку вырубают. На мой-то век хватит, а что потом?
Tomorrow › Это при том, что сами москвичи, что раньше, вы помните, каждое лето ездили на свои дачи, у кого были, шесть соток, в основном сажать там всё, возделывать, поливать — как тот Агрикола, Цинциннат и Диоклетиан — больше не располагают для того таким количеством лишнего времени и ресурсов. Пресеклась в целом та славная советская традиция.
А насчёт того, что там у вас кто-то мусорит из приезжих — ну, займитесь сообща. Соберите народ, поговорите с вашей администрацией. Это её бездействие. И ваше уж: видя её, тоже ничего не делать. Начинается с мусора, заканчивается пожарами. Которые могут и до домов дойти.
ИКО ГКУ ЦЗЯН ЦАО. Я подумал, что это китайский язык, но записанный кириллицей. Или китайское имя такое, что ли.
Санкт-Петербург, 2080 год, два китайца стоят на Дворцовой площади. — Дядюшка Лю, а помнишь, когда-то давно, ещё до нас, тут жил такой смешной народ, как он назывался? — Ха-Чи.
Сбывается. 30 лет прошло почти со времён возникновения этого анекдота. И указанный временной срок вполне соблюдается развитием событий. Нет ничего, что вообще теперь могло бы предотвратить такой прогноз, и именно к указанной дате.
Как же я вас понимаю. Давненько я не был в Москве. Скажите, Маросейка и Китай-город ещё стоят?
Elsh › Весь центр в пределах Садового вообще не узнать.
Всё захвачено под чьи-то частные особняки, наглухо перегорожено новодельными кирпичными заборами, шлагбаумами, решётками.
Говорил уж не раз: центр погиб для прогулок уже давно. Там теперь кроме как тупо по прямой, вдоль по улице, между дебильным потоком машин, тоже ставших обмылками, и столь же тошнотворными витринами банков и парфюмерных магазинов никуда не пройдёшь по своему разумению через дворы. Все дворы обнесены решётками. Это реально концлагерь теперь какой-то. Вольеры.
Да вон, например:
...заборов, решёток, колючей проволоки повсюду (только в/ч и режимные предприятия), домофонов, металлических дверей, шлагбаумов, полицейских с дубинками на каждом углу, по пять охранников в каждом продуктовом, тотального видеонаблюдения за гражданами и такой поголовной преступности на каждом шагу.
Хотя ещё вон в 2000-м в самом элитненьком районе между Кузнецким мостом и Пушкинской, полном уже тогда дорогих модных бутиков для нуворишей, вполне ещё были такие до- и послевоенные советские сталинские дворики с сушащимся на верёвках бельём, открытыми окнами квартир и кошками, сидящими у подъезда. А потом туда заглянул как-то — всё уничтожено. Как и не было ничего.
Маросейка с Покровкой — вообще превращены в милю гламура какого-то. Все дворы вокруг перегорожены, все дома захвачены какими-то лопающимися от пафоса кофейнями и ресторанами для богатых. И люди там ходят подстать: весь этот офисный планктон, съехавшийся в столицу со всей страны чтобы сидеть в офисах и коворкингах и создавать рекламу.
Живых нормальных людей, местных, в центре не осталось. Вот одни эти гламурные пришельцы. Вон, помните рассказывал, как по чьей-то наводке искал букинистический на Цветном бульваре?
Наш милый Китай-город, с западного конца мили гламура, с северной и с противоположной, южной стороны площади Ногина, любимое место моей юности, где я тогда, среди прочего, работал — примерно то же самое. Разве что сама площадь, парк, никуда не делась, что уже безмерно радует. Даже памятник Кириллу и Мефодию, что туда воткнули, с орфографическими ошибками и гвоздями по кресту от голубей, довольно уместен, вписывается. А то могли и там всё извандалить, как, например, сделали это с Динамо и площадью Курского вокзала. Всё что было — уничтожено, захвачено под банки. Сплошные магазины всяческих безделушек для бездельников. Как это объяснить... вот можно пейзаж кисти великого мастера (того же Хокусая) — какими были наши московские городские ландшафты в СССР и все 90-е, измазать грязью, так испортить. А можно с особым цинизмом разрисовать его лаком для ногтей с блёстками. И обклеить его такими пушистиками кислотных цветов с глазками, что тогда ещё офисные дуры клеили себе на ещё ЭЛТ-мониторы. И вот тут-то и наступает полная смерть всем его категориям ваби, саби, сибуй, югэн.
Я правда, помня Москву ещё той, как она была, за эти 20 лет давно привык смотреть сквозь всю эту гадость — видеть именно ту Москву, какой она была. Когда она была честной, когда в ней ещё жили местные, у которых отчего-то в мыслях не было ради какой-то сраной выгоды сиюминутной начать её вот так обезображивать.
Это особый дар: уметь видеть истину, родное, сквозь ложь, которой подлецы заслоняют её, как они уверены, гарантированно, сплошь.
Indian › Я той старой Москвы, образца 88-го, когда зимой сразу после Нового года, школьником еще, облазил за 2 дня и не упомню (кроме божественных ватрушек и какао в каком-то продмаге, недалеко от Большого театра). Атмосфера 88-го представляете какая, я думаю. А вот некоторые места в нулевых по многу раз обошел. Еще тогда заметил эти шлагбаумы и охрану везде. Для меня самым сакральным является треугольник, даже четырехугольник от Маяковки до Патриарших, потом проулками до высотки на Баррикадной и вдоль стены зоопарка вверх к Белорусскому вокзалу и обратно к Маяковке. Если время позволяло, то и дальше на Пушкинскую по Тверской и еще дальше, аж до ГУМа. И прочь от Красной площади, улицами и до Лубянки. А там Библиоглобус, ходить и бродить среди книг, пока с какой-нибудь новой книжкой, вверх по улице, мимо голубого дома, не помню чьего, до угла напротив нырял в Му-Му, посидеть, полистать книжку, подкрепиться и попить кофе (так они его называют) с пончиком. Вот примерно так. Скоро, скоро снова брошусь туда, ибо очень скучаю. Это действительно самый красивый город из тех, что я видел.
Elsh › Вот, рассказывал тут, такие же были мои впечатления от Питера в начале 90-х. Но он-то был ещё наш тогда, советский. Только Цоя и Майка не стало.
Где б найти ещё в нынешние времена тех, кто помнит, что мы потеряли.
В этом мотиве есть какая-то фальшь Но где найти тех, кто услышат её?
Вообще Москва сакральна вся. Почти. Кроме тех мест, что вот выжжены кислотой их бесовских гнездовий. Можно всю жизнь ходить по ней, и каждый день открывать новые чудесные места. Она нелинейна, она содержит в себе множество столь непохожих вселенных. Вот буквально, полчаса, пятнадцать минут даже — и вы за поворотом останавливаетесь и замираете: так необычно, так прекрасно, так неожиданно вам открылось нечто новое. Наполненное смыслами.
Я называю это магией топосов. Приверженцы шаманизма могут назвать это, скажем, способностью воспринимать напрямую тех древнеримских geniorum locorum, души проживших там сильных людей, населивших эти места отныне. Не знаю, я скорее склонен воспринимать это именно как эстетику самих пространств. Кому-то дано видеть её, большинству же, как догадываюсь, нет.
Но как счастлив каждый, кто наделён этим чувством. Это как если вы ощущаете красоту женщин — и как если, напротив, бабу б потолще, и чтоб умела жирно готовить. Это как различать цвета, и нет. Это как видеть, и всё наощупь, а чё, не наощупь даже надёжнее. Это как слышать птиц, музыку — и... а зачем музыка? какие птицы?
Если шестое чувство... не помню уж, верно с того же Аристотеля (и чуть ли не в той же Поэтике: он первый всё это классифицировал тогда, раскладывал по полочкам, препарировал) — это интуиция, даймоний Сократа — то это верно... ну, верно-неверно, не суть. Я не планирую жить вечно, чтоб сомневаться в вещах, с которыми прожил всю предыдущую свою жизнь. Назову это седьмым чувством. Совершенно чудесным. Которое всякому надлежало б в себе развивать с младенчества. Тем более что как раз в школах и университетах человеческих такому, настолько тонкому, вовсе не учат.
Они ведь так и разрушают всё оттого только — что не видят. Это слепцы, что вот зашли с банкой краски в картинную галерею, и то в неё засовывают свои клешни, то потом холсты ощупывают. Приобщаются к прекрасному, как они это понимают.
Видите, насколько мы окружены, не только дебилами в интеллектуальном плане, что всем давно известно; и в эмоциональном, что тоже весьма часто встречается; но вот я ещё добавлю важное: в эстетическом также. Отдельный критерий развития души. Это ведь вроде даже целый Мамардашвили сказал тогда, я только недавно услышал: что он вовсе, честно, не разбирается в такой штуке как эстетика. Я аж подпрыгнул. Что ж, во всяком случае честно, как и подобает философу. И это при его интеллекте и глубине. Бывает, что поделать? Но чего ж ожидать тогда от остальных?
Тем ценнее всякий, кто наделён этим даром небес. Кто развил в себе его. Кто всю жизнь стремился к этому, как к наивысшему из достижений. Средь всех прочих.
Indian ›Вообще Москва сакральна вся. Да, конечно, и у меня были, да нет, есть, черт возьми, свои ритуалы, чуть ли не обязательные. Мой самый любимый из них, который я выполняю первым, приходить на Патриаршие, предварительно купив сразу два эскимо, и ходить по кругу, пока не съем их. И возле какого выхода кончался эскимо, из того выхода я и отправлялся дальше гулять. Вам, наверное, смешно, но так я узнал ту Москву, в которую влюблен и по сейчас. Там, в тех проулках и были те самые дворы, а в них я заходил во все почти, если не было решеток или охраны, в которых был невероятный покой и та самая городская тишина, которая слышна во дворах, как будто жизнь шумит за какой-то невидимой дверью, которую можно не отворять, если не хочется и сидеть в тиши двора бесконечно. я скорее склонен воспринимать это именно как эстетику самих пространств. Да, именно, что-то в самой геометрии этих домов, носящих на себе следы послереволюционной, а затем и застойной переделки. А еще щемящее чувство детства от игры света и тени в них. Как те трещины на тротуарах улиц, на которых вырос, которым, много, очень много лет, и ты ступаешь, как в детстве, стараясь не наступить на трещины, а они ведь неправдоподобно долго хранят один и тот же узор, а ты знаешь их помнишь, потому что долгие годы ходил по этой уице, по этому тротуару в школу и сейчас и даже век спустя будешь ступать по ним, помня комбинацию шагов и поворотов стопы и места, где прыгал, а где мелко семенил...
Elsh ›...предварительно купив сразу два эскимо ... вам, наверное, смешно...
Нет, отчего же. Это именно те вещи, что отличают поэта от обывателя. Что возвращают нас в то волшебное состояние нашего детства. Это тот самый билет, которого вон у Пьехи не оказалось.
Я вот, вдруг попав в такие места, сразу торжественно открываю бутылку вкусного холодного пива, именно в честь осознания того, что это привилегированный момент, значащее место, редкий по красоте хронотоп. Именно как моё такое новое взрослое эскимо.
Как раз себя не раз уж на этом ловил: что вот тогда в СССР за радость было попить газировки с сиропом из автомата, или ещё лучше, но реже, «Буратино», «Лимонад», «Дюшес» или «Саяны» какие («Байкал» был кажется заметно дороже, и в силу этого вовсе недоступен, уж не говорю про «Фанту» — хотя вроде были повсюду киоски с таким пластмассовым кубом наверху, возможно даже крутившимся, с её логотипом и названиями, возможно попеременно латиницей и кириллицей, почти наугад вспоминаю) — или поесть мороженого, или жевачку с Незнайкой (клубничная, апельсиновая... всё, забыл, только потом уж к концу Союза появились мятная, ещё оформление сменилось, стало проще, без классического Незнайки, и чуть ли не малиновая). — А теперь вот отчего-то пиво. Надо бы это преодолевать начать, возвращаться к тем простым радостям детства.
Хотя иногда находя в редких заповедных местах то самое наше советское мороженое, тоже вместо пива беру его и стою, положив велик на асфальт, гляжу на закат, жру.
Ногинский завод, кажется, до сих пор выпускает — такое, между двух кусков вафли, как и тогда, с изюмом даже бывает, и в стаканчиках, и с такой же деревянной палочкой чтоб ковырять, и по всякому, и много разных сортов, даже больше чем тогда было обычно в ларьках «Мороженое»... по скольку там? уж не помню: от 11-13 до 15-16 копеек; я тогда крем-брюле отчего-то особенно любил, то ли за смешное название... Кстати, к соседнему обсуждению: Крембрюлеев тоже было давно в тех записях, такое нечто дворянско-декабристское.
Indian › Да, это сборище у котлована поразительно. Даже панки с чубами рыжими до такого не доходили. Да, лазили в подвалах на Солянке, да, собирались на джэм-сейшены в бомбоубежищах, обследовали бомжатники, кои ныне именуются сквотами, бродили по лабиринтам подворотен и проходных дворов, а также общих чердаков — а вот котлован не приходил в голову даже самому бестолковому панку: тоска же. Ни выдумки, ни действия. Из города ушла безвозвратно его подоплёка, его, ежели угодно, метафизика. Помните то самое чучело лиса? Ну вот это оно и есть, натурально.
Tomorrow ›чучело лиса [×], да.
Ну, тут можно в их защиту при желании и восходящую метафору подобрать. Я не помню, давал ли там это сравнение: ну, нечто образовалось вроде античного амфитеатра. Куда они, по старой генетической памяти и собираются. Только вот вообще-то у древних было принято, чтоб в средоточии его был, собственно, театр. Происходили некие представления, пусть хоть гладиаторские бои имени Брюса Ли и Джеки Чана, раз уж на кифарах все разучились музицировать всего за два поколения. А они вот собираются созерцать именно пустоту. Забыв, зачем вообще такие места придумывались. Такой стихийный, спонтанный карго-культ. Что-то тянет по старой памяти, а зачем — уже непонятно.
Из города, собственно, ушло лишь то, что они разрушили и обезобразили в нём. Я до сих пор иногда вспоминаю старые советские магазины, которые до 2005 ещё оставались местами, с вариациями, и вот к 2020 уж почти полностью замещены метастазами этих новых грязных «пятёрочек» и «магнитов», складов одинакового на протяжении многих лет низкокачественного корма и пойла для скота. А вот метафизика ушла в целом с нами, его прежними обитателями.
Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков, А место человека во вселенной.
Им овладеть пытаются цари, Священники оправдывают войны, И без него презрения достойны, Как жалкий сор, дома и алтари.
Вот нас, последних из могикан, не станет вскоре окончательно — тогда всё. Через лет двадцать уже, тем более сорок некому будет уже даже вспоминать, как я сейчас, что некогда тут всё было по-другому, куда лучше. И жили лучшие люди, которые ещё умели что-то делать, а не только по офисам сидеть и по однообразным магазинам сновать.
Впрочем, если вы так же как я пойдёте гулять по старым районам, где только и остались прежние советские москвичи, и так же будете по случаю охотно разговаривать с местными встречными, которых там ещё всё же осталось (просто надо от средоточия нового порядка отойти — станций метро и торговых центров, где встречается лишь Homo Consumptor, человек потребитель и разрушитель, одичалыми толпами пучеглазыми), вы увидите: на удивление ещё остались прежние люди, и немало. Просто они незаметны уж. Оттеснены в тень своих старых дворов, куда надо ещё совершить усилие добраться, минут десять-пятнадцать-полчаса идти от метро, отойти ещё в неосквернённые земли.
Кстати, в Подмосковьи — всё точно так же. Я рассказывал как-то, как поехал лет десять назад к другу куда-то на сотый километр в гости, приезжаю в итоге, весь в предвкушении, что вот тут точно будет тот старый ещё наш мир, что сюда точно не достала ещё эта волна пошлости. А там прямо у вокзала — такая же точно площадь с барыгами, палатками, джихад-маршрутками, и стоит точно такой же торговый центр с эскалатором ведущим в такой же точно подвальный «перекрёсток», с тем же самым давно надоевшим унылым хавчиком, и с теми же сортами бухла, по тем же ценам. Всё, бежать некуда. Теперь это по всей стране так. Они превратили её в дурную бесконечность, дурное повторение. Так выглядит раковая опухоль: она клонирует себя, замещая собой всё прежде живое, осмысленное, разное.
![[ uploaded image ]](/up/20-04/27-9627-cicucx6vjzo.jpg)
Помните, как они ввели МЦК? Ну, в смысле освоили железную дорогу расстрелянного царя, попутно доразрушив последние раритеты вдоль по ней.
Я вообще тогда глазам своим не поверил. Это каким же надо быть инопланетянином с желе вместо мозга, чтоб принудительно ввести в общественный обиход (а куда они денутся, тупорылые? все ж начнут повторять, заучат — ну, в целях взаимной, этой, как её, реципрокной интеллигибельности) не нормальное человеческое слово для обозначения нового транспорта (трамвай, автобус, троллейбус, такси, маршрутка, самолёт, поезд, электричка, метро, кольцевая линия, там синяя ветка... следите за руками: эмцэка).
Вот вам ещё один откровенный рептилоид, что совсем даже не скрывается. Даже противогаз свой вместо лица не всегда гримирует чтоб за местного землянина сойти.
А потом ещё сразу и добил: МЦД и эти, как их... во, БКЛ.
Будто нам их диавольскаго МКАДа и ГИБДД не хватало. С Цекакой Пээсэс, Эсэсэсыром и Рысыфысыром.
Фантазии назвать это «второе кольцо» и «третье кольцо» не хватило. А также сделать пересадки на все линии, с которыми второе пересекается. Ну и, собственно, сделать второе нормальным, чтоб оно было не бессмысленно вблизи нашей старой кольцевой, а сразу вон связывало реально отдалённые районы, как то несуразное ответвление зелёной ветки, на том же расстоянии. И чтоб они не двоились как круги Леонарда Палыча Эйлера в восприятии ужравшегося пришельца со щупальцами и вертикально-разнесённым зрением. Впрочем, разве я смею критиковать автора сего проекта? Он здесь художник, он так видит. Причём, заметьте, именно так. Уже ввиду своего биологического устройства. А мы тут все лишь жертвы его искусства, заложники его немыслимого гения.
Как же его весь город с самого начала ненавидит. Как только все сразу поняли, что на смену озверевшему пасечнику пришёл какой-то вовсе предельно изощрённый с особенным цинизмом.
Что в мирное время ухитрился разрушить, изуродовать наш город куда страшнее, чем целый Гитлер во время войны. Представляете, если они со столицей такое посмели — что творится во всех прочих городах, куда дотянулись эти эффективные менеджеры.
Вот увидите, когда... и если... нас они снова пустят когда-нибудь снова в наше метро — так окажется внезапно, что всё бронзовое и мраморное сталинское ещё вдруг
спиздемонтировано и исчезло, лепнина отреставрирована их верными хлопкоробами и теперь из крашеного пенопласта немыслимых форм, витражи и мозаики закрашены масляной краской, а все станции замощены кривой крошащейся цементной плиткой, как он любит. Которую будут тоже менять каждые три месяца, закрывая станции на два из них.И стоить эта вся их активность будет в очередной раз многострадальному русскому народу, как если бы вместо каждой автобусной остановки, что они вон по-прежнему, уж 15 лет, через каждые полгода вырывают и бросают рядом, оставляя на её месте неровную воронку, в которой теперь все будут стоять под дождём в грязи как дебилы (потому что ну автобус — он же вумный як вутка, он именно тут и остановится, и стоять метрах в десяти поодаль на нормальном асфальте — значит придётся потом бежать к нему), и только спустя три месяца, вкручивают новую — как если бы там заместо неё всякий раз скульптура Микеланджело, Челлини и Верроккьо стояла.
Последние две адресные таблички времён Олимпиады-80, что знал, кстати, тоже прошлым или позапрошлым летом уничтожили.
Больно. Город оккупирован не просто какими-то откровенными нашими врагами, для которых лишь бы население арбайтен в их интересах, и пусть себе живут — но им ещё и доставляет удовольствие методично разрушать его, всё последнее, что только было в нём красивого. И на смену им ведь не придёт никто, кто даже сможет восстановить всё ими разрушенное.
Эти знания и тогда были доступны немногим, а с нами они и вовсе умрут. Будет бесследно утрачен весь пласт городской визуальной культуры советского периода. Всё, что было сделано на протяжении XX века ещё теми, кстати, кто выжил тогда после Гражданской и в Великую Отечественную, кто сохранил, пронёс сквозь смерть то наше прежнее ещё российское дореволюционное классическое понимание эстетики. Влияние их, их вкус, продолжались до развала страны в 91-м, да и все 90-е до конца, пока эти не развернулись, не научились отмывать триллионы на своём косметическом ремонте всего. А на самом деле открытом вандализме — вы помните те скандалы с вдруг разрушаемыми памятниками архитектуры, охраняемыми государством, с уничтожением барельефов и налепливанием туда каких-то бесформенных рыл из гипса взамен... Всё, уже сейчас на смену им пришли криворукие пэтэушники, которые вон в Corel Draw коллажи складывают, потому что рисовать они уже изначально не умеют. Вон, вся их тошнотворная реклама.
Не у многих поколений и народов была возможность испытать эту боль. Вон, разве что Конфуций, так остро переживавший закат возвышенного царства Чжоу. А так, кроме него вон сотни поколений китайцев жили (мы как-то говорили уж об этом) в мире, что не менялся со времён их рождения, и до их смерти, и со времён их дедов до их внуков. Да и в современном нам мире вовсе не всякий город так же уничтожается. Вон, в той же Европе, от Британии до Италии — власти запрещают ломать старые дома и кварталы, а сбивать старые изящные вывески аж XIX века, сделанные вручную, и лепить на их место скотство выполненное халявными шрифтами из Windows: Times, Arial, Comic, никому из граждан самим не приходит в голову.
Нам выпало это. Видеть как твой любимый мир постепенно пожирают термиты.
Как понимаю, у Летова эти они — это не мы. Это как раз те, кто наблюдают за нами. И питаются нашей болью. И это не те они, он кажется сам это говорил, которые с ванной, которых он тогда увидел.
Да, вот кстати — как неприятно видеть этих насельников Москвы здесь, у нас; они сюда, видите ли, едут на лоно природы, говоря образно. Обязательный костёр в лесу, водочка, пиво, шашлычок и, разумеется, музычка. И горы дряни потом. И кострища. И Фея Мусора сюда к нам не долетает, крылышки устают. В остатках леса уж образовались их отдыхалища, то самое лоно, к коему они стремятся. Самые же, с позволения сказать, совестливые несут свой сор поглубже в лес, с глаз долой — словно кот закапывает кучу в лотке. В итоге в лесу уж организовалась тихая, но вонючая помойка.
А лес потихоньку вырубают. На мой-то век хватит, а что потом?
А насчёт того, что там у вас кто-то мусорит из приезжих — ну, займитесь сообща. Соберите народ, поговорите с вашей администрацией. Это её бездействие. И ваше уж: видя её, тоже ничего не делать. Начинается с мусора, заканчивается пожарами. Которые могут и до домов дойти.
Я подумал, что это китайский язык, но записанный кириллицей.
Или китайское имя такое, что ли.
Сбывается. 30 лет прошло почти со времён возникновения этого анекдота. И указанный временной срок вполне соблюдается развитием событий. Нет ничего, что вообще теперь могло бы предотвратить такой прогноз, и именно к указанной дате.
Всё захвачено под чьи-то частные особняки, наглухо перегорожено новодельными кирпичными заборами, шлагбаумами, решётками.
Говорил уж не раз: центр погиб для прогулок уже давно. Там теперь кроме как тупо по прямой, вдоль по улице, между дебильным потоком машин, тоже ставших обмылками, и столь же тошнотворными витринами банков и парфюмерных магазинов никуда не пройдёшь по своему разумению через дворы. Все дворы обнесены решётками. Это реально концлагерь теперь какой-то. Вольеры.
Да вон, например:
Хотя ещё вон в 2000-м в самом элитненьком районе между Кузнецким мостом и Пушкинской, полном уже тогда дорогих модных бутиков для нуворишей, вполне ещё были такие до- и послевоенные советские сталинские дворики с сушащимся на верёвках бельём, открытыми окнами квартир и кошками, сидящими у подъезда. А потом туда заглянул как-то — всё уничтожено. Как и не было ничего.
Маросейка с Покровкой — вообще превращены в милю гламура какого-то. Все дворы вокруг перегорожены, все дома захвачены какими-то лопающимися от пафоса кофейнями и ресторанами для богатых. И люди там ходят подстать: весь этот офисный планктон, съехавшийся в столицу со всей страны чтобы сидеть в офисах и коворкингах и создавать рекламу.
Вон же, показывал: созерцающие котлован — это как раз они там.
Живых нормальных людей, местных, в центре не осталось. Вот одни эти гламурные пришельцы. Вон, помните рассказывал, как по чьей-то наводке искал букинистический на Цветном бульваре?
Наш милый Китай-город, с западного конца мили гламура, с северной и с противоположной, южной стороны площади Ногина, любимое место моей юности, где я тогда, среди прочего, работал — примерно то же самое. Разве что сама площадь, парк, никуда не делась, что уже безмерно радует. Даже памятник Кириллу и Мефодию, что туда воткнули, с орфографическими ошибками и гвоздями по кресту от голубей, довольно уместен, вписывается. А то могли и там всё извандалить, как, например, сделали это с Динамо и площадью Курского вокзала. Всё что было — уничтожено, захвачено под банки. Сплошные магазины всяческих безделушек для бездельников. Как это объяснить... вот можно пейзаж кисти великого мастера (того же Хокусая) — какими были наши московские городские ландшафты в СССР и все 90-е, измазать грязью, так испортить. А можно с особым цинизмом разрисовать его лаком для ногтей с блёстками. И обклеить его такими пушистиками кислотных цветов с глазками, что тогда ещё офисные дуры клеили себе на ещё ЭЛТ-мониторы. И вот тут-то и наступает полная смерть всем его категориям ваби, саби, сибуй, югэн.
Я правда, помня Москву ещё той, как она была, за эти 20 лет давно привык смотреть сквозь всю эту гадость — видеть именно ту Москву, какой она была. Когда она была честной, когда в ней ещё жили местные, у которых отчего-то в мыслях не было ради какой-то сраной выгоды сиюминутной начать её вот так обезображивать.
Это особый дар: уметь видеть истину, родное, сквозь ложь, которой подлецы заслоняют её, как они уверены, гарантированно, сплошь.
Где б найти ещё в нынешние времена тех, кто помнит, что мы потеряли.
Вообще Москва сакральна вся. Почти. Кроме тех мест, что вот выжжены кислотой их бесовских гнездовий. Можно всю жизнь ходить по ней, и каждый день открывать новые чудесные места. Она нелинейна, она содержит в себе множество столь непохожих вселенных. Вот буквально, полчаса, пятнадцать минут даже — и вы за поворотом останавливаетесь и замираете: так необычно, так прекрасно, так неожиданно вам открылось нечто новое. Наполненное смыслами.
Я называю это магией топосов. Приверженцы шаманизма могут назвать это, скажем, способностью воспринимать напрямую тех древнеримских geniorum locorum, души проживших там сильных людей, населивших эти места отныне. Не знаю, я скорее склонен воспринимать это именно как эстетику самих пространств. Кому-то дано видеть её, большинству же, как догадываюсь, нет.
Но как счастлив каждый, кто наделён этим чувством. Это как если вы ощущаете красоту женщин — и как если, напротив, бабу б потолще, и чтоб умела жирно готовить. Это как различать цвета, и нет. Это как видеть, и всё наощупь, а чё, не наощупь даже надёжнее. Это как слышать птиц, музыку — и... а зачем музыка? какие птицы?
Если шестое чувство... не помню уж, верно с того же Аристотеля (и чуть ли не в той же Поэтике: он первый всё это классифицировал тогда, раскладывал по полочкам, препарировал) — это интуиция, даймоний Сократа — то это верно... ну, верно-неверно, не суть. Я не планирую жить вечно, чтоб сомневаться в вещах, с которыми прожил всю предыдущую свою жизнь. Назову это седьмым чувством. Совершенно чудесным. Которое всякому надлежало б в себе развивать с младенчества. Тем более что как раз в школах и университетах человеческих такому, настолько тонкому, вовсе не учат.
Они ведь так и разрушают всё оттого только — что не видят. Это слепцы, что вот зашли с банкой краски в картинную галерею, и то в неё засовывают свои клешни, то потом холсты ощупывают. Приобщаются к прекрасному, как они это понимают.
Видите, насколько мы окружены, не только дебилами в интеллектуальном плане, что всем давно известно; и в эмоциональном, что тоже весьма часто встречается; но вот я ещё добавлю важное: в эстетическом также. Отдельный критерий развития души. Это ведь вроде даже целый Мамардашвили сказал тогда, я только недавно услышал: что он вовсе, честно, не разбирается в такой штуке как эстетика. Я аж подпрыгнул. Что ж, во всяком случае честно, как и подобает философу. И это при его интеллекте и глубине. Бывает, что поделать? Но чего ж ожидать тогда от остальных?
Тем ценнее всякий, кто наделён этим даром небес. Кто развил в себе его. Кто всю жизнь стремился к этому, как к наивысшему из достижений. Средь всех прочих.
Нет, отчего же. Это именно те вещи, что отличают поэта от обывателя. Что возвращают нас в то волшебное состояние нашего детства. Это тот самый билет, которого вон у Пьехи не оказалось.
Я вот, вдруг попав в такие места, сразу торжественно открываю бутылку вкусного холодного пива, именно в честь осознания того, что это привилегированный момент, значащее место, редкий по красоте хронотоп. Именно как моё такое новое взрослое эскимо.
Как раз себя не раз уж на этом ловил: что вот тогда в СССР за радость было попить газировки с сиропом из автомата, или ещё лучше, но реже, «Буратино», «Лимонад», «Дюшес» или «Саяны» какие («Байкал» был кажется заметно дороже, и в силу этого вовсе недоступен, уж не говорю про «Фанту» — хотя вроде были повсюду киоски с таким пластмассовым кубом наверху, возможно даже крутившимся, с её логотипом и названиями, возможно попеременно латиницей и кириллицей, почти наугад вспоминаю) — или поесть мороженого, или жевачку с Незнайкой (клубничная, апельсиновая... всё, забыл, только потом уж к концу Союза появились мятная, ещё оформление сменилось, стало проще, без классического Незнайки, и чуть ли не малиновая). — А теперь вот отчего-то пиво. Надо бы это преодолевать начать, возвращаться к тем простым радостям детства.
Хотя иногда находя в редких заповедных местах то самое наше советское мороженое, тоже вместо пива беру его и стою, положив велик на асфальт, гляжу на закат, жру.
Ногинский завод, кажется, до сих пор выпускает — такое, между двух кусков вафли, как и тогда, с изюмом даже бывает, и в стаканчиках, и с такой же деревянной палочкой чтоб ковырять, и по всякому, и много разных сортов, даже больше чем тогда было обычно в ларьках «Мороженое»... по скольку там? уж не помню: от 11-13 до 15-16 копеек; я тогда крем-брюле отчего-то особенно любил, то ли за смешное название... Кстати, к соседнему обсуждению: Крембрюлеев тоже было давно в тех записях, такое нечто дворянско-декабристское.
Из города ушла безвозвратно его подоплёка, его, ежели угодно, метафизика. Помните то самое чучело лиса? Ну вот это оно и есть, натурально.
Ну, тут можно в их защиту при желании и восходящую метафору подобрать. Я не помню, давал ли там это сравнение: ну, нечто образовалось вроде античного амфитеатра. Куда они, по старой генетической памяти и собираются. Только вот вообще-то у древних было принято, чтоб в средоточии его был, собственно, театр. Происходили некие представления, пусть хоть гладиаторские бои имени Брюса Ли и Джеки Чана, раз уж на кифарах все разучились музицировать всего за два поколения. А они вот собираются созерцать именно пустоту. Забыв, зачем вообще такие места придумывались. Такой стихийный, спонтанный карго-культ. Что-то тянет по старой памяти, а зачем — уже непонятно.
Из города, собственно, ушло лишь то, что они разрушили и обезобразили в нём. Я до сих пор иногда вспоминаю старые советские магазины, которые до 2005 ещё оставались местами, с вариациями, и вот к 2020 уж почти полностью замещены метастазами этих новых грязных «пятёрочек» и «магнитов», складов одинакового на протяжении многих лет низкокачественного корма и пойла для скота. А вот метафизика ушла в целом с нами, его прежними обитателями.
Вот нас, последних из могикан, не станет вскоре окончательно — тогда всё. Через лет двадцать уже, тем более сорок некому будет уже даже вспоминать, как я сейчас, что некогда тут всё было по-другому, куда лучше. И жили лучшие люди, которые ещё умели что-то делать, а не только по офисам сидеть и по однообразным магазинам сновать.
Впрочем, если вы так же как я пойдёте гулять по старым районам, где только и остались прежние советские москвичи, и так же будете по случаю охотно разговаривать с местными встречными, которых там ещё всё же осталось (просто надо от средоточия нового порядка отойти — станций метро и торговых центров, где встречается лишь Homo Consumptor, человек потребитель и разрушитель, одичалыми толпами пучеглазыми), вы увидите: на удивление ещё остались прежние люди, и немало. Просто они незаметны уж. Оттеснены в тень своих старых дворов, куда надо ещё совершить усилие добраться, минут десять-пятнадцать-полчаса идти от метро, отойти ещё в неосквернённые земли.
Кстати, в Подмосковьи — всё точно так же. Я рассказывал как-то, как поехал лет десять назад к другу куда-то на сотый километр в гости, приезжаю в итоге, весь в предвкушении, что вот тут точно будет тот старый ещё наш мир, что сюда точно не достала ещё эта волна пошлости. А там прямо у вокзала — такая же точно площадь с барыгами, палатками, джихад-маршрутками, и стоит точно такой же торговый центр с эскалатором ведущим в такой же точно подвальный «перекрёсток», с тем же самым давно надоевшим унылым хавчиком, и с теми же сортами бухла, по тем же ценам. Всё, бежать некуда. Теперь это по всей стране так. Они превратили её в дурную бесконечность, дурное повторение. Так выглядит раковая опухоль: она клонирует себя, замещая собой всё прежде живое, осмысленное, разное.