Кручёных о Хлебникове

    С Хлебниковым меня познакомил Давид Бурлюк в начале 1912 года в Москве на каком-то диспуте или на выставке. Хлебников быстро сунул мне руку. Бурлюка в это время отозвали, мы остались вдвоем. Я мельком оглядел Хлебникова.
    Тогда ему было 27 лет. Поражали: высокий рост, манера сутулиться, большой лоб, взъерошенные волосы. Одет был просто — в темно-серый пиджак.
    Я еще не знал, как начать разговор, а Хлебников уже забросал меня мудреными фразами, пришиб широкой ученостью, говоря о влиянии монгольской, китайской, индийской и японской поэзии на русскую.
    — Проходит японская линия, — распространялся он. — Поэзия ее не имеет созвучий, но певуча... Арабский корень имеет созвучия...
    Я не перебивал. Что тут отвечать? Так и не нашелся. А он беспощадно швырялся народами.
    — Вот академик, — думал я, подавленный его эрудицией. Не помню уж, что я бормотал, как поддерживал разговор.

В одну из следующих встреч в неряшливой и студенчески-голой комнате Хлебникова я вытащил из коленкоровой тетрадки (зампортфеля) два листка — наброски, строк 40–50, своей первой поэмы «Игра в аду». Скромно показал ему. Вдруг, к моему удивлению, Велимир уселся и принялся приписывать к моим строчкам сверху, снизу и вокруг — собственные. Это было характерной чертой Хлебникова: он творчески вспыхивал от малейшей искры. Показал мне испещренные его бисерным почерком странички. Вместе прочли, поспорили, еще поправили. Так неожиданно и непроизвольно мы стали соавторами.

А. Кручёных — Фактура слова. Декларация. (Книга 120-ая). Москва — 1923 год [факсимиле, PDF]

табун шагов
чугун слонов
какалые отливы небосклона

Наш бог—бег!

Написала Индира Ганди

книги люди
ссср дизельпанк

Алексей Кручёных Александр Кручёных Велимир Хлебников Давид Бурлюк футуристы заумь

Легкие лавры и лимоны халтуры с'едают литературу.

Есть надежда, что со временем все поэты станут Демьянами Бедными. На худой конец Водиславами Худосевичами.

Написали тефтели в подливе

Здесь совершенно невероятное остранение (термин Эйхенбаумана, кажется) ...

    привет Валетин Катаев.
    Пекинская горка
    зима 922 года.

Петров-Старший-то тоже сомневался в прямо таком уж авторстве Шкловского.

Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…»

Кстати, кто такой Эйхенбауман?

Написал Кваме Нкрума

Ради хорошей шляпы-то и немудрено.

Написал Перес де Куэльяр

Тема Апокалипсиса и Конца Мира не забыта и в наши дни.

И если из России ее повышибли, то заграницей наши апокалиптики еще мережковят, вопия, что в РСФСР появился Антихрист и «время близко» — будьте наготове; а в самой Европе Шпенглер запел о погибели «мира сего»: в современной Европе, дескать, только механическая культура — позитивизм и комфорт, а истинная культура — цивилизация — в душах тоскующих избранных натур! (Что из механического может вырасти духовное — этого они, на радость прошлякам, знать не желают!) Всю эту высокопарную кислятину русская литература твердила уже 100 лет!

1923 г.

Написал Жозе Эдуарду душ Сантуш

Расстрелять как Пушкина,
Как Лермонтова
Как взбесившуюся собаку!

Написал Хосни Мубарак

...не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов...)

Написала волшебная белочка

Ницше, как амазонка, не мог найти достойной пары и вечно-женственное ему заменила мудрость.

«Мудрость есть женщина — признался базельский отшельник — я хотел бы иметь от нее ребенка».

И так много лет он наслаждался своею мудростью и одиночеством.

И, как поэт, воспел божество весело танцующее на острых ледяных вершинах. Он был поэтом но полюбил отвлеченную мудрость потому что любил одиночество, и бежал от книги (трижды опостылевшей) хотя весь был пропитан ею даже больше, чем одиночеством.

Написал говорящий гриб

Луна древняя очаровательница, светившая Парису при похищении Елоны и делавшая томными наших бабушек с томиком Тургенева — ее не могли забыть новые воздыхатели!

1000 веков поэзии смотрит на нас с луны!

Дни ея сочтены и вот свершилось
вышла книга будетлян: «дохлая луна»

Написало неорганическое существо

«Слова zaoume и sdvigue скоро получат право гражданства без перевода». — И. Зданевич

Написали облака Аристофана

От Триумфальных ворот прачешная
счет г-ну Крысюну:
    2 нижний юбки — 60 к.
    2 крыхма рубахи — 20 «
    5 воротничков — 30 «
    2 пары манжет — 20 «
    3 навлычки — 9 «
    1 куфайка — 5 «
если сравнить эти строки с 8-ю строчками из «Онегина» —
    в тоске безумных сожалений и т. д.
то окажется: стиль их выше Пушкинского! в самом деле: на восьми строчках счета мы видим такия редкия и звучные буквы русичей: ы, щ, кры, ф, ю, ж… (и так редки оне в романе) вообще тут больше звуков чем у Пушкина и нет ния-ния, ся-ся, те-те и пр.

Тут видим и цифры — что дает зрительное разнообразие.

Написала резиновая уточка

И если стиль писателя определяется количеством слов то должен мериться и количеством букв — буква то же слово (звук форма и образ). Жидок Пушкин — но таков Лермонтов и все реалисты и символисты:
    и звуков небес заменить не могли
    ей скучные песни земли…

Тошно жить тошно дышать среди этого сопения и сипения.
а они еще поддают: завели аллитерацию чтоб в каждом слове вы уже обязательно встречали какую-нибудь милую парочку
    пе-пе-пе
    пи-пи-пи
    се-се-се
    ня-ня-ня

В их поэзии (да и в мировой) преимущественно сонный ритм салонного танца или крепко спящего человека...

Может ли быть что нибудь мертвее и однообразнее?

Потому мы и говорим что мы единственные в мире живые люди.

Прежде в Серпуховском уезде пели:
    глаза вы карие большие
    очаровали вы меня,
а теперь
    глаза вы как автомобили
    очаровали вы меня!..
Литература лубок и сумасшедший дом подают друг другу руки!

Написал Фортинбрас при Умслопогасе

Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом:
— Ирония есть нисходящая метафора.
Я удивился:
— Что значит нисходящая метафора?
— Объясняю, — сказал Иосиф, — вот послушайте. «Её глаза как бирюза» — это восходящая метафора. А «её глаза как тормоза» — это нисходящая метафора.

Написали коты Шрёдингера

Но подохли не одни эпитеты, а все слова и крайне чуткий к ним Хлебников уже вместо луна пишет леуна, вместо ночь — ночерь, вмести авиатор, -рша, — льтец, льтица...

Интересно, что вскоре язык так и свёл эти хайтековые слова иностранныя новомодныя к лётчик, лётчица. Хотя всякие тогдашние револьвер, локомотив, фотография оставил. Аэроплан ещё пострадал.

Написал саванный Сунь Укун

Поэзия зашла в тупик и единственный для нея почетный выход
не употреблять выживших образов эпитетов и слов — перейти к заумному языку...

Вон Калинов мост это совершенно волшебно развил много позже, совсем в ином уже времени и мире.

Написал Чжу Бацзе

И, чтобы спастись от стужи
    морозной выси,
    из рыси
    он стал медведем.
Она ему: «куда мы едем?»

Написали амурские леопарды

Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Так идите же за мной
За моей спиной
Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни травы
Сладость горечь и отравы
Будем лопать пустоту
Глубину и высоту
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!

(Д. Бурлюк)

Написали мясорастительные консервы

Москва, декабрь 1912 г. Собрались, кажется, у Бурлюка на квартире, писали долго, спорили из-за каждой фразы, слова, буквы.

Помню, я предложил: „Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина”. Маяковский добавил: „С парохода современности”. Кто-то: „Сбросить с парохода”.

Маяковский: „Сбросить — это как будто они там были, нет, надо бросить с парохода...”

„С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество (Л. Андреева, Куприна, Кузмина и пр.)”

Хлебников, по выработке манифеста, заявил:

— Я не подпишу это... Надо вычеркнуть Кузмина — он нежный.

Закончив манифест, мы разошлись. Я побежал обедать и съел два бифштекса сразу, — так обессилел от совместной работы с великанами!..

Написал сумбурный Джойс

Особенно Л. Андреева. Ибо как говорил ещё машинист у Гайдука: «цывильные люди паровозы жопами не останавливают».

Написал Войцех Ярузельский

Будетляне начали свое наступление в 1911–12 — в годы нового подъема освободительной борьбы пролетариата. Слышали шаги эпохи, чувствовали время, ждали социальных потрясений. Еще в 1912 г., в «Пощечине общественному вкусу», В. Хлебников, давая сводку годов разрушения великих империй, доходит и до 1917. Оставшиеся одному ему известными вычисления и, главное, чувство конца помогли ему точно обозначить время катастрофы.

В следующем, 1913 году, на страницах сборника «Союз молод‹ежи›» Хлебников еще более конкретно говорит:
Не следует ли ждать в 1917 году падения государства?

— Есть ли человек, которому Керенский не был бы смешон и жалок?

Не менее озорной была и другая демонстрация ненависти Велимира к незадачливому правительству. Как-то он и его приятели позвонили из Академии художеств:
— Будьте добры, соедините с Зимним дворцом.
— Зимний дворец? Говорит артель ломовых извозчиков.
— Что угодно? — холодный, вежливый, но невеселый голос.
— Союз ломовых извозчиков просит сообщить, как скоро собираются выехать жильцы из Зимнего дворца.
— Что, что?
— Выедут ли насельники Зимнего дворца?.. Мы к их услугам...
— А больше ничего? — слышится кислая улыбка.
— Ничего!
Там слышат, как здесь, у другого конца проволоки, хохочут Хлебников и его друзья. Из соседней комнаты выглядывает чье-то растерянное лицо.
Через два дня заговорили пушки.

Конечно, Хлебников не ограничивался одними издевательскими выпадами против Временного правительства. Он мечтал выйти вместе с рабочими на баррикады. Однако его, слишком рассеянного и неприспособленного к бою, друзья не могли пустить в схватку. Он был не то что храбр, а как-то не сознавал, не ощущал опасностей. В октябрьские дни в Москве, куда он переехал из Петербурга, он совершенно спокойно появлялся в самых опасных местах, среди уличных боев и выстрелов, проявляя к происходящему огромный интерес. Такое поведение было тем безрассуднее, что в этой обстановке он часто забывался, целиком уходя в свои творческие замыслы.

Во время гражданской войны Хлебникову пришлось особенно плохо. Как беспаспортного, его часто арестовывали (у него не было даже карманов)...

Несмотря на значительную разницу в характерах, Хлебникова и Маяковского объединяло то, что в них было много дикарского и жизнь обоих сложилась трагично.

Оба были силачами и работягами до изнеможения. Надеясь на свои силы, не считались с действительностью эти, наконец, надорвавшиеся великаны.

Хлебников так рассчитывал на свою всевыносливость, что ночевал на снегу в лесу. Звериный инстинкт его часто выручал — Велимир в него верил и не любил докторов, не любил лечиться. Вообще сторонился культурного и городского: всю жизнь относился враждебно к телефону, спать предпочитал на соломе или на голом тюфяке, а простыни сбрасывал на пол.

Написал и родил Иакова Исаак

Он рвался в столицу, чтоб напечатать свои произведения, главным образом вычисления о будущих войнах.

В 1921 г. уже в Москве он таинственно сообщил мне о своих открытиях, доверяясь:

— Англичане дорого бы дали, чтобы эти вычисления не были напечатаны!

Я смеялся и заверял Хлебникова, что англичане гроша не дадут, несмотря на то, что доски судьбы грозили им погибелью, неудачными войнами, потерей флота и пр‹очим›.

Хлебников обижался, но все же, видимо убежденный, дал мне свои вычисления для обнародования. У меня сохранилась его записка:

    Алексею Крученых
        «Часы человечества».
            Разрешается печатать.
                В. Хлебников.
                    10.11.22.

Эта вещь вошла в «Доски судьбы» (изд. 1922 г.).

Написал Аббэ Эбан

Мы видим, что смерти царей следуют законам, довольно близким законам времен обращения неба тыквенного белка.

Написал Янош Кадар

По дороге я купил твердокопченой колбасы, чтобы Хлебников позавтракал. Когда мы пришли, у Бриков оказался Маяковский. Хлебникова посадили за стол поесть, и он с большим удовольствием ел колбасу, а Брики и Маяковский, которые уже позавтракали, разговаривали с ним и между собой. Потом Маяковский принес свой костюм и теплое пальто, говоря, что Велимир почти одного с ним роста — он должен это все взять и надеть на себя.

После этого было вновь обращено внимание на Хлебникова, и ему предложили идти в парикмахерскую, утверждая, что хоть его борода и похожа на бороду Зевса, но надо сделать ее короче.

В конце декабря мы вчетвером действительно выступали в аудитории бывшего Строгановского училища. Директорами училища были Давид Петрович Штеренберг и Вл. Татлин. Там уже слышали, что Хлебников — это гений, поэтому, когда он читал, в аудитории царили абсолютная тишина и спокойствие.

Хлебников читал великолепно, как мудрец и человек, которому веришь. В тот вечер все четверо — Хлебников, Маяковский, Каменский и я — имели большой успех.

Написал Моше Даян

№6706 13 548 просмотров 7 марта '14пятница 10 лет 217 дней назад

Кручёных о Хлебникове

№6706
13 548 просмотров

7 марта '14
пятница
10 лет 217 дней назад