Если на картине много маленьких людишек — Брейгель. Много маленьких людишек + маленькой непонятной хуйни — Босх.
ГЛВНАЯ [×]
А дядя Фёдор-то продолжает выступать. Зимой вроде в телеящик его даже поймали, показывали. Надо будет найти последние альбомы, послушать. Примерно как: надо б поглядеть, что нового написали Гомер и Рабле. Странно как: целая эра ушла, а кто-то из неё по-прежнему с нами, и что-то продолжает делать.
Да ничто и не изменилось за эти сто лет. Вон, стоит залезть куда-нибудь в старый район на границах Москвы. В окрестности недоразрушенно-застроенной советской промзоны, полной индустриальных пейзажей. Да и ближе к центру ещё остались отдельные островки. Если покопаюсь в сотнях гигабайтов фото со своих прогулок с начала века — много найду подобных кадров. Вот только вчера и позавчера в таких местах был.
И знаете, все эти годы, гуляя по Москве, особо ищу это. Так рад этим старым до- и послевоенным кирпичным домам с трубами дымоходов, этим немногим уцелевшим советским вывескам, которых через несколько лет и вовсе не останется, каждый год уничтожают по нескольку из уж единичных, последних. Они, во всей своей суровости и потёртости прошедшим временем
японские эстетические категории ваби и саби, как помните — наиболее близкие мне, например; ценные, вот только вчера говорил об этом с машинистом чудесного, советского ещё автокрана, который сетовал, что надо бы покрасить что ли — нет, говорю, что вы, не красте, ну и рассказал, чтоб это, не быть здесь, в этом моменте совсем голословным, хоть на автоитет самураев хитроумных сослаться, раз уж не в состоянии быстро словами сам объяснить, отчего старый советский автокран, пусти и ржавый-облезлый — куда лучше чем замазанный поверх краской; это уж стало, спустя 30 лет, достаточно прошло, как вон античные статуи красить — но как объяснить в двух словах? вот и сказал коротко: про высшую красоту предельной функциональной простоты — и красоту вещи, что несёт следы времени, про чашку, что наследуется в семье от деда, её очевидную разницу с только купленной в магазине
куда интересней чем все эти горбачёвско-путинские коробки уродливых кварталов-небоскрёбов 100×100×50 м, сразу закрывающие от вас целую сторону света: её небо с облаками, солнце и чудесную перспективу городского ландшафта до горизонта. Неряшливая стена до неба, с дырками норок, куда утрамбованы тысячи людишек, жалких подданных нищебродских™, чтоб лишь бы покомпактней их.
Комбинаты массовой безотходной промышленной переработки человечины прибыльной.
И, глядя на чёрные скелеты деревьем зимней ночью, надо помнить, следующим летом они превратятся в прекрасные облака шумной чудесной листвы под солнцем. В отличие от нас, чьи кости, до поры сокрытые внутри, станут нашим окончательным обликом.
И, что странно, иногда даже подобная зимняя ночь бывает отчего-то много романтичней, чем солнечный день. Я называю это магией топосов — некоторые места заставляют остановиться в них и, если есть время, пробыть там полчаса, в созерцании мира с этой, уникальной, неповторимой точки, которая уж назавтра переменится, с этого ракурса.
Это то, что отличает художников: особый контур в сознании, способность внезапно быть очарованным красотой мира, захотеть сохранить её мимолётность для себя, передать её другим, сделать её вечной. Спасти её, безнадёжно обречённую, для мира.
Да, забыл добавить: а вот если вернуться в то же место ясным осенним вечером, когда закатное солнце подсвечивет кирпичные стены наискось, сбоку, заливает всё своим текучим золотом, выделяет фактуру всего, создаёт особые контрасты, и через каждые десять минут уже чуть по-иному (солнце такое быстрое у горизонта), и жёлтые листья шелестят по сухой земле, и скоро придут мучительно долгие холода, на 6 (или даже 10, как в этом году) месяцев
— оно будет выглядеть совсем другим. Рай и ад умещаются в пределах одного и того же места. Вот вы идёте по улице, пьёте пиво, мир прекрасен и хрупок, а на вашем пути, поперёк тротуара, лежит прикрытый заботливыми работниками коммунальных служб чёрным пластиковым пакетом мёртвый пёс, пушистый хвост торчит наружу.
И так было всегда, и так будет — ну, пока не закончится вся эта смешная физическая модель вселенной, не истечёт пространство-время. ХаосмосКураева-Щорса.
Indian ›Если покопаюсь в сотнях гигабайтов фото Было бы очень замечудненько. Хорошо бы Сретенку захватить, и переулки. Плохо знаю (совсем не знаю почти) Москву Гиляровского. Где дом-утюг (был) где Сухарёвка, где рынки?
Orliki › Вообще все переулки арбатские сретенские излазил, это я из вежливости написал. Даже Орликов переулок, имени меня, есть. А вот, в Москве дяди Гиляя, был разве что раз, и то случайно, где-то около Покровки. Хотя и восток знаю неплохо, Красное Село, Измайлово.
Я тут в метро в июне вполз, захотелось на Ленгоры и Лужники посмотреть. А в вагоне → карта! У меня просто руки отнялись, хуй что найти-куда ступать. Вот Динамо, оттедова надо до Новокузи.. ага! А это что пририсовано? Ёшкин кот!
Orliki › Там ещё железную дорогу, оказывается, провели. Разрушили половину Лужников, бассейн в частности. Там ужас, а всего-то, хотел ленинградке Москву показать. Смотрелся я как масквичь с удочкой на Енисее.
Orliki › Ну, мы как те вымирающие индейцы уж сплошь стали: места красивые есть, и много — просто надо быть опытным, старым следопытом, чтоб все их знать, и уметь показать если вдруг. А белым нездешним это уж заведомо недоступно, они всё куда дотянулись — всё вытоптали вокруг себя.
Но вы-то как раз должны знать те старые нетронутые места, и знать где искать подобное, даже среди всеобщего разрушения, когда уж через год приезжаешь в старый район — а его уж разровняли бульдозерами.
Orliki › Я пока Юг и Запад недостаточно изучил. Но вы знаете, отчего — они изначально были устроены в смысле скорее разделять расстояними, чем как обычно в городе. Вон, недавно на Мосфильмовскую ездил — всё как и 20 лет назад, от Киевского вокзала неспешно трясущимися дрожками, ну, этим в смысле, автобусом, с 30 остановками по минуте, по их новой прихоти запускать по одному через кассу в порядке очереди, через каждые сто метров.
Надо будет купить нечто прогрессивное, электрифицированное, и уж на ём фланировать, потому что нашими старорежимными педалями эти десятки километров я как-то не решаюсь, я ж не Папанин какой, или этот, как его, Фритьоф Нансен — мне ближе не подвиг и преодоление, а скорей напротив: эпикурейство и бонвиванство, простите.
Orliki › Последние остатки Москвы Гиляровского, Пыляева и прочих уничтожили даже не в 90-х, а в 2000-х. Снесли, понапихали взамен своих бизнес-центров престижных. Что не снесли — наглухо перегородили целыми кварталами. В центре Москвы, в её исторической части: сплошь глухие заборы, решётки, будки с охраной и другими собаками, неантропоморфными. Последний раз когда случайно встретил в центре, посреди всего их бизнеса сраного, между Пушкинской и Кузнецким Мостом классический до/послевоенный московский двор с кошками, скамейками, лепниной, бельём на балконах первых этажей — это было начало 2000-х. Сейчас за этим надо в пригороды ехать. Ну либо редкие секретные окраины, которые тоже уже усиленно ломают.
Поистине эта огромная область «Богом сожжена»; прежние, советские боги её любовно берегли.
Семён Андреевич Павлов (1893—1941) — советский художник.
Родился в 1893 году в Санкт-Петербурге. Учился в художественной школе при Обществе поощрения художников, параллельно с учёбой работал на художественно-гравёрном отделении Петроградской фабрики «Гознака». Окончив школу, поступил на учёбу в Академию художеств. Работал в мастерской известных ленинградских художников Дмитрия Николаевича Кардовского и Василия Ивановича Шухаева. С 1918 года принимал участие в художественных выставках.
Окончив Академию в 1922 году, занялся профессиональной творческой деятельностью. Состоял членом объединения «Община художников», являлся одним из членов-учредителей Ленинградского филиала Ассоциации художников революционной России (впоследствии — Ассоциация художников революции), ставшего предтечей Ленинградского отделения Союза художников СССР. С 1929 года активно занимался преподавательской работой, преподавал в Ленинградском ВХУТЕИНе (ныне — Ленинградский высший художественно-технический институт), затем в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры (ныне — имени И. Е. Репина).
Являлся автором многих художественных работ, в настоящее время хранящихся в фондах Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Центрального музея Вооружённых Сил Российской Федерации, Государственном центральном музее современной истории России. Одни из наиболее значительных выставок, в которых принимал участие Семён Павлов — выставки к 10- и 15-летию Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Наиболее известны его пейзажные работы, в том числе: «Василеостровский пейзаж» (1923), «Зима» (1923), «Зимний пейзаж» (1924), «Индустриальный пейзаж» (1925), «Зимний пейзаж. На окраине» (1926) и т. д. Кроме того, творил в жанрах натюрморта и портрета.
В 1941 году Павлов погиб во время блокады Ленинграда.
Как вы думаете, а какое это место Васильевского? Мне кажется почему-то — Гавань, Косая линия, что-то такое. Но не номерные линии — это точно! Или оно уже стёрто с лица Земли, как остров Голодай.
Halfaxel › А вы б пофотографировали — что теперь от того довоенного Ленинграда осталось.
Пусть и не того самого места (хотя, думаю, при желании и найти можно; если ж эти твари всё разрушили, как они это делают последние 20 лет в Москве — то хотя бы в памяти людей, на старых фото). Но просто подобных мест. С тем же настроением.
Я вот в Люберцах недавно нечто подобное видел. Но, увы, всё это уж почти замещено раковой тканью нового режима, с его перекладыванием асфальта раз в месяц, сносом всего и втыканием всюду своих ресторанов посреди вновь уж потихоньку начинающего голодать народа.
Повстречал надавно в своих прогулках по городу одну леди, того нашего советского поколения. Поговорили о том, о сём...
— Боюсь, — говорит, — всё это идёт к тому, что голод будет.
Поспешил её успокоить:
— Даже не думайте. Голод тут может начаться только если война опять, как вон в Чечне и на Украине — такая ситуация. Тогда уж не до голода всем будет, надо брать под мышку кошку и бежать нафиг, в двадцатимиллионном мегаполисе, в таком скоплении пришлых, исповедущих свою особую религию lupus est, и удерживаемых до поры лишь страхом их низменным полицейских нарядов, приезжающих пока если что уж через пять минут, при отсутствии должной логистики выжить будет просто никак невозможно. А так вон, глядите, все ж уже постепенно давно затягивают пояса. Так что скрытый голод, что вы, верно, и регистрируете, но умеренный такой пока — он уже ведь есть.
С украинской революции, если точнее, народ привыкает всё больше на всём уж необходимом экономить. И с каждым годом всё ближе к Северной Корее. Скоро вдруг окажемся, как и в случае с Китаем тогда — что оказывается не только наши бедные младшие братья в КНР давно живут много лучше нас, но и в КНДР.
Indian › Пока держимся. Фотка не моя, честно стырено.
Halfaxel › Тоже не моё, хотя, колодцев у меня есть много, но они все очень мрачные в плане снимков получилились
Orliki ›
Orliki › Какой адски уютный колодец.
Indian › Колодцы с водогрейкой и водонапором есть не только в Петербурге, но ещё в Ялте (что видно из киноленты АССА) и в Одессе (хотя некторые говорят таки в Адесе). Был в таком дворе возле «кочегарки» Цоя, фотографировал. Правда, по неграмотности, всё тёмное получилось. Там живут люди, рыбу жарят в форточки. Номера квартир на двери подъезда написаны через-раз. Примерно как на Арбате в переулках или в сретенских, давно там не был, но, наверное, ещё остались лет на сто. Это так же неизбежно практически, как организовать чеrтовсиий Рабкрин или начертить сову электродом на плексигласе.
там живут люди, рыбу жарят в форточки [×]
Фактически, сюжет для новой песни. Той как раз их эстетики тонкой: Майка—Цоя.
Отчаянно снова захотелось в Ленинград. Но, верно, за эти все годы его примерно так же, как и нашу Москву, изуродовали, реновацию™ провели беспощадную.
Если б я только был хозяином своей судьбы, если б понимал уже тогда мир, как немного более печально понимаю его теперь — надо было тогда, после крушения СССР, не в войска идти, ожидая там своей героики Хайнлайна и Киплинга, на которой был воспитан до того —
If any question why we died, Tell them, because our fathers lied.
— а вон отправиться вместо путешествовать по миру, примерно как и сам Цой, и Егор Летов в том же выборе чуть раньше сделал, в полном осознании, что в запасе лишь десять лет, что вскоре весь наш тот мир полностью, повсеместно уничтожат. Да и собственного романтизма у меня куда больше было, чем теперь, каждая вылазка в город была настоящим магическим путешествием — нечто подобное тому, что сейчас приходить лишь в снах. Чаще в снах уж, чем в этой действительности.
Orliki › А помните старую чёрно-белую Республику Шкид с молодыми и полными сил Сергеем Юрским и Павлом Луспекаевым? Это дом, где её снимали.
Halfaxel › Спасибо, не знал. Буду на Ваське, побываю и в тех местах. А фильм конечно же есть, в хорошем качестве, естественно лицензия — как и все. На болванках.
![[ uploaded image ]](/up/17-08/03-8788-901.jpg)
ГЛВНАЯ [×]
А дядя Фёдор-то продолжает выступать. Зимой вроде в телеящик его даже поймали, показывали. Надо будет найти последние альбомы, послушать. Примерно как: надо б поглядеть, что нового написали Гомер и Рабле. Странно как: целая эра ушла, а кто-то из неё по-прежнему с нами, и что-то продолжает делать.
Да ничто и не изменилось за эти сто лет. Вон, стоит залезть куда-нибудь в старый район на границах Москвы. В окрестности недоразрушенно-застроенной советской промзоны, полной индустриальных пейзажей. Да и ближе к центру ещё остались отдельные островки. Если покопаюсь в сотнях гигабайтов фото со своих прогулок с начала века — много найду подобных кадров. Вот только вчера и позавчера в таких местах был.
И знаете, все эти годы, гуляя по Москве, особо ищу это. Так рад этим старым до- и послевоенным кирпичным домам с трубами дымоходов, этим немногим уцелевшим советским вывескам, которых через несколько лет и вовсе не останется, каждый год уничтожают по нескольку из уж единичных, последних. Они, во всей своей суровости и потёртости прошедшим временем
японские эстетические категории ваби и саби, как помните — наиболее близкие мне, например; ценные, вот только вчера говорил об этом с машинистом чудесного, советского ещё автокрана, который сетовал, что надо бы покрасить что ли — нет, говорю, что вы, не красте, ну и рассказал, чтоб это, не быть здесь, в этом моменте совсем голословным, хоть на автоитет самураев хитроумных сослаться, раз уж не в состоянии быстро словами сам объяснить, отчего старый советский автокран, пусти и ржавый-облезлый — куда лучше чем замазанный поверх краской; это уж стало, спустя 30 лет, достаточно прошло, как вон античные статуи красить — но как объяснить в двух словах? вот и сказал коротко: про высшую красоту предельной функциональной простоты — и красоту вещи, что несёт следы времени, про чашку, что наследуется в семье от деда, её очевидную разницу с только купленной в магазине
куда интересней чем все эти горбачёвско-путинские коробки уродливых кварталов-небоскрёбов 100×100×50 м, сразу закрывающие от вас целую сторону света: её небо с облаками, солнце и чудесную перспективу городского ландшафта до горизонта. Неряшливая стена до неба, с дырками норок, куда утрамбованы тысячи людишек, жалких подданных нищебродских™, чтоб лишь бы покомпактней их.
Комбинаты массовой безотходной промышленной переработки человечины прибыльной.
И, глядя на чёрные скелеты деревьем зимней ночью, надо помнить, следующим летом они превратятся в прекрасные облака шумной чудесной листвы под солнцем. В отличие от нас, чьи кости, до поры сокрытые внутри, станут нашим окончательным обликом.
И, что странно, иногда даже подобная зимняя ночь бывает отчего-то много романтичней, чем солнечный день. Я называю это магией топосов — некоторые места заставляют остановиться в них и, если есть время, пробыть там полчаса, в созерцании мира с этой, уникальной, неповторимой точки, которая уж назавтра переменится, с этого ракурса.
Это то, что отличает художников: особый контур в сознании, способность внезапно быть очарованным красотой мира, захотеть сохранить её мимолётность для себя, передать её другим, сделать её вечной. Спасти её, безнадёжно обречённую, для мира.
— оно будет выглядеть совсем другим. Рай и ад умещаются в пределах одного и того же места. Вот вы идёте по улице, пьёте пиво, мир прекрасен и хрупок, а на вашем пути, поперёк тротуара, лежит прикрытый заботливыми работниками коммунальных служб чёрным пластиковым пакетом мёртвый пёс, пушистый хвост торчит наружу.
И так было всегда, и так будет — ну, пока не закончится вся эта смешная физическая модель вселенной, не истечёт пространство-время. Хаосмос Кураева-Щорса.
Было бы очень замечудненько. Хорошо бы Сретенку захватить, и переулки. Плохо знаю (совсем не знаю почти) Москву Гиляровского. Где дом-утюг (был) где Сухарёвка, где рынки?
Я тут в метро в июне вполз, захотелось на Ленгоры и Лужники посмотреть. А в вагоне → карта! У меня просто руки отнялись, хуй что найти-куда ступать. Вот Динамо, оттедова надо до Новокузи.. ага! А это что пририсовано? Ёшкин кот!
Но вы-то как раз должны знать те старые нетронутые места, и знать где искать подобное, даже среди всеобщего разрушения, когда уж через год приезжаешь в старый район — а его уж разровняли бульдозерами.
Надо будет купить нечто прогрессивное, электрифицированное, и уж на ём фланировать, потому что нашими старорежимными педалями эти десятки километров я как-то не решаюсь, я ж не Папанин какой, или этот, как его, Фритьоф Нансен — мне ближе не подвиг и преодоление, а скорей напротив: эпикурейство и бонвиванство, простите.
Мне кажется почему-то — Гавань, Косая линия, что-то такое. Но не номерные линии — это точно!
Или оно уже стёрто с лица Земли, как остров Голодай.
Пусть и не того самого места (хотя, думаю, при желании и найти можно; если ж эти твари всё разрушили, как они это делают последние 20 лет в Москве — то хотя бы в памяти людей, на старых фото). Но просто подобных мест. С тем же настроением.
Я вот в Люберцах недавно нечто подобное видел. Но, увы, всё это уж почти замещено раковой тканью нового режима, с его перекладыванием асфальта раз в месяц, сносом всего и втыканием всюду своих ресторанов посреди вновь уж потихоньку начинающего голодать народа.
— Боюсь, — говорит, — всё это идёт к тому, что голод будет.
Поспешил её успокоить:
— Даже не думайте. Голод тут может начаться только если война опять, как вон в Чечне и на Украине — такая ситуация. Тогда уж не до голода всем будет, надо брать под мышку кошку и бежать нафиг, в двадцатимиллионном мегаполисе, в таком скоплении пришлых, исповедущих свою особую религию lupus est, и удерживаемых до поры лишь страхом их низменным полицейских нарядов, приезжающих пока если что уж через пять минут, при отсутствии должной логистики выжить будет просто никак невозможно. А так вон, глядите, все ж уже постепенно давно затягивают пояса. Так что скрытый голод, что вы, верно, и регистрируете, но умеренный такой пока — он уже ведь есть.
С украинской революции, если точнее, народ привыкает всё больше на всём уж необходимом экономить. И с каждым годом всё ближе к Северной Корее. Скоро вдруг окажемся, как и в случае с Китаем тогда — что оказывается не только наши бедные младшие братья в КНР давно живут много лучше нас, но и в КНДР.
Фактически, сюжет для новой песни. Той как раз их эстетики тонкой: Майка—Цоя.
Отчаянно снова захотелось в Ленинград. Но, верно, за эти все годы его примерно так же, как и нашу Москву, изуродовали, реновацию™ провели беспощадную.
Если б я только был хозяином своей судьбы, если б понимал уже тогда мир, как немного более печально понимаю его теперь — надо было тогда, после крушения СССР, не в войска идти, ожидая там своей героики Хайнлайна и Киплинга, на которой был воспитан до того —
— а вон отправиться вместо путешествовать по миру, примерно как и сам Цой, и Егор Летов в том же выборе чуть раньше сделал, в полном осознании, что в запасе лишь десять лет, что вскоре весь наш тот мир полностью, повсеместно уничтожат. Да и собственного романтизма у меня куда больше было, чем теперь, каждая вылазка в город была настоящим магическим путешествием — нечто подобное тому, что сейчас приходить лишь в снах. Чаще в снах уж, чем в этой действительности.
Это дом, где её снимали.