Нет слов
Название этой фотографии — «пьяный советский рабочий пытается оседлать бегемота». Это настолько эпично, многослойно и многозначительно, что у меня просто не хватает ни образования, ни таланта, что-то тут добавить.
оседлать бегемота
бегемот свинья на режимном объекте — не менее эпично, должен вам сказать
![[ uploaded image ]](/up/19-08/25-9408-i.jpg)
Да и бегемот какой-то карликовый, или детёныш.
И чёрный весь, как кукушка. Болеет что ли?
К тому ж, не пытается, а вполне почти успешен.
Кстати, в давние времена это называлось родео.
Или объезжать мустангов.
Бегемота-то куда проще объезжать — пусть он и норовистый, но толстый.
Как помню, от рук бегемотов ежегодно погибает куда больше людей, чем от крокодилов, акул, носорогов, ядовитых змей или леопардов.
Да, как видите, богатая на ассоциации фотография.
Да что там... а также пекинесы, стая колибри, осьминоги, выхухоль, муравьи со своим штатным муравьедом, косяк воблы, разумные бактерии, ожившая мумия египетского фараона с супругой...
Неистощим древний армянский народ на выдумку. С ним ещё Ксенофонт воевал. Впрочем, нет, больше бухал.
Мне (лично, оценочно) довелось покататься на свинье, причём и я, и свинья были совершенно трезвы.
Узел связи. Кролики, свиньи, съедобные растения.
Лучший из столь многих видов разговоров, да, по сути, и литературы, ибо оно оттуда и проистекает — и не спрашивайте меня даже, то из этого, либо это из того (ведь мы помним старика Гомера, основоположника обоих жанров): воспоминания о службе. Где всё было молодо, свежо, в шаге от смерти, на грани мироздания.
Я вот тут снова подобрал пару котят новорождённых, чтоб не погибли вдруг, что им весьма грозило. Вот им тоже настолько это состоянье сознания свойственно. Они носятся и веселятся целыми днями. Вот и сейчас. Пушистые такие. Зная, я вижу их глаза, что завтра я их отдам кому-то, а там неизвестно что будет.
И я тоже что-то не спешу их отдавать, зная то же даже куда лучше.
За границей текущего мгновенья нет ничего.
Вот так же и мы тогда — и это давало дополнительные силы веселиться пока есть время недолгое. Чтобы веселиться.
— а дальше уж вскоре всё наладится.
И после ДМБ точно то же ожидание было: ладно, перетерпим пару лет, максимум пять — и потом всё устаканится, и будем жить не хуже чем в США. Кстати, реально тогда была такая возможность: Ельцин, при всех его недостатках, при его роли в развале страны, СССР, фактически он был главным изменником родины, уничтожившем её — не душил отечественную экономику оставшейся нам, оставленной им, РСФСР в качестве своей первоочередной, главной задачи.
Нет, вы не поверите, да и сам я лишь раз в десять лет, не чаще вспоминаю, насколько моя та картина мира — насколько мир мой тот сам, ну, как я его видел был счастливей, разумней, правильней, чем это скотство, что нас теперь повсюду окружает.
Где-то там в общем он так с тех пор и лежит, грустит о чём-то своём, несбывшемся.
Ни в школьных библиотеках, ни в районных не было почти ничего, а в главные всесоюзные вроде Ленинки, как слышал, даже взрослых ниже кандидатов наук не особо пускали.
Зато теперь.
Давайте особо посвятим ему, его воспоминаниям, отдельное обсуждение тут.
Это был ведь, как понимаю с тех пор, с 80-х, такой настоящий Че Гевара за 150 лет до самого Че. И заодно Лоуренс Аравийский.
Вот, нашёл:
Пишите вы уж отдельным сообщением — ваша заслуга всецело, что вспомнили его.
Дени Дидро, конечно, поморщился от такого прононса его этого, того, родового имени — но ладно уж, главное быть поближе к партизану нашему героическому.
Кстати, как будет по-французски «партизан»?
От то-то же! А я о чём?! Как знал, что они тоже отметят их сходство. Да и сам Буонапарте на самом деле тоже был наш паренёк, с-под Рязани, навроде Штирлица — и умело, как мог, саботировал их проклятую кампанию. За что и был тогда награждён именными шахматами и островом Св. Елены.
Нет, вовсе не страх смерти порождает веру, необходимость прийти к чему-то выше этого привычного, надоевшего. Это как раз всё приземлённые церковники алчные и классово близкие им спекулянты на святынях наших пропагандируют по полной, циники, мизантропы и убеждённые атеисты, ни малейшей вероятности отчего-то не допускающие, что за пределом всего всё спросится, каждое мгновенье, каждая мысль, каждое из многих их, ставших уж привычными для них, предательства сути своей, рода своего, смысла с которым были созданы.
А вот Тертуллиан: «Credo quia absurdum». Верую не потому вовсе, что алчу нечто для себя из того, или что боюсь смерти, либо чего ещё, что так пугает малых сих — верую, ибо абсурдно всё без высшего смысла. И вижу же, что создание Его чудесно, а значит смысл этот должен быть. Примерно понятно из того что здесь — каков он там. Насколько великолепней лучшего, чему мы только были свидетелями тут.
Довольно приземлённо, по мотивам «Легенд и мифов Древней Греции» Куна — ну, в переложении по мотивам прогулявшего по состоянию здоровья™ эту заключительную лекцию Платона, и написавшего уж своё больше, вольные ассоциации на тему «Как я провёл лето». Сам-то Сократ, мы чувствуем, почти знаем, был весьма не так простоват. Впрочем, что-то и от него осталось, да и Платон сам был вовсе не биографом, но вполне самостоятельным философом. Так что как их теперь разделить: где учителя, а где ученика идеи? Где Платон?
О том, что верую: дальше не может быть только гаже — уж из того, как много и здесь невероятно прекрасного. Выше не может быть хуже. Ибо познание наше того немногого, что доступно тут, познаётся нами на этом уровне мироздания — уже говорит нам о неких высших вселенских законах, векторах развития.
Та самая роза Кинга, кстати — вот ещё был один, что понимал эти очень странные вещи, для большинства сокрытые. Или от большинства? Впрочем, всё же для него. Во благо его, пусть его уж милый страшный диковатый зачастую Кинг пугает и наставляет.
Только вчера поехал в один из лучших, если не лучший, букинистических Москвы, и вот букинист сказала, в отношении совсем другой моей отсылки к нашим с Кингом общим, получается, снам — про книги других миров, что мы вполне можем видеть, держать в руках, восхищаться ими то недолгое время пока мы там, равно как и самими мирами — что ей Кинг в целом неприятен. Да, мне тоже, — сказал я ей, как и вам говорил — и вполне осознаю отчего. Но заметьте, насколько, если отбросить все его спекуляции на психозах и патологиях идиотов (ну, что обыватели называют своим простым привычным термином «ужасы!»), он ведь философ и мистик изредка, местами, всяко поинтересней вашего затёртого Достоевского каторжнаго.
Вот ведь негодяи оба, даже в некотором роде подонки обчества. Нет чтоб обоим писать сугубо о белочках всяческих и солнышку поутру? И этому есть объяснение. Не осознали в себе порабощённость страхом, болью, и лишь одно и смогли избрать после — что следовать этому, и даже наживаться на ней. Слуги ада. Осознанные причём. Приверженцы, если совсем коротко. Впрочем, не будем о них. Мы тут как раз о полностью обратном.
Да, соглашусь — страх смерти не порождает ни веру, ни что-либо иное, кое можно было бы отнести к духовным либо интеллектуальным отправлениям; страх смерти вызывает лишь смертную же тоску и (в экстремальных случаях) различные катастрофы физиологического характера. Я уже писал как-то: страдания и страх смерти ничему не учат; добавлю к тому лишь — но могут способствовать расставанию с иллюзиями. А могут и не способствовать. Таким образом, их дидактическая ценность в целом стремится к нулю.
В вопросах же веры я — агностик Хороший дом, Ксанф. Красивая жена, Ксанф. Вере в моей жизни места не нашлось и уже навряд ли найдётся: о поисках высшего смысла вряд ли скажу лучше, нежели Воннегут в «Сиренах Титана» (да и в прочих своих книгах).
И после первых раз, года в 4, 6, в 8 — впервые с тем, что страшнее своей несбывшейся, рассказывал тогда, со смертью лучшего, умнейшего школьного друга. Потом лет в 10, когда меня чудом вытащили уходящего под весенний лёд на Москва-реке нашей милой в Строгино. Дальше со смертью родных, ветеранов, когда им время пришло... Как раз вот деда, что меня вытаскивал.
Странно, но когда мы вполне трезво, рационально, осознаём, что смерть грозит нам, да и похоже что скорее сейчас и настанет... — нет вовсе никакой тревоги на этот счёт, ни малейшей. Тем более никакой трагедии. Боли этой огромной. А вот, напротив, смерть тех, кого мы любим, за кого чувствовали незримо ответственность, оказывается, только теперь вот вдруг оказалось, без кого нам тут теперь... Это... Я не знаю, как описать эту разницу. Это как между отрезать ноготь своей никчёмной судьбы, которой, ну, видимо просто наконец пришёл срок — и вырезать себе сердце. Хотя, казалось бы, с сугубо материальной точки зрения их придуманной тогда тов. Троцким, всё должно быть вроде ровно наоборот?
И я как раз вовсе не могу сказать, что все эти случаи остались ни к чему для меня. Напротив. Каждый из них меня выдёргивал всё выше куда-то отсюда, из этого моего счастливого благоустроенного тогда советского детства, всей этой плановой экономики и социализма утопического. Где всем всё гарантировано.
Да, чёрт возьми, даже нет, сразу тысяча чертей, призываю дух Боярского! только сейчас, вдруг задумавшись, сколько раз я на самом деле, с ещё совсем нежного, неосознанного возраста, едва научившись читать, прямо представал перед смертью, по всей видимости неизбежной вот, теперь, тогда, в моменте, кроме которого нет ничего, как мы знаем, и не будет — я определённо понимаю, насколько каждый этот момент вытаскивал меня куда-то туда. Откуда уж не было потом пути обратно, на все их насекомые привычные обывательские способы существования, но главное мышления.
Это сродни снам нашим, вы верно знаете по себе: когда мы просыпаемся от ощущения чуда и красоты. Особой немыслимой пронзительности мира — и удивительного понимания что он таким может быть. И сердце колотится. И мы знаем, пока не вернёмся к обычной рутине, не заставим себя, чтоб это... не выделяться, тем более не пугать людей... насколько вот только что, во сне нашем, мир наш был чудесней чем всё, что мы знали тут, в это, внешнем, навязанном нам общем мире, мире уравненности, компромисса, медианы между столь разными сознаниями живущих тут. Увы, довольно низменной такой медианы.
Все это настолько абсурдно, что выходит за рамки добра и зла и становится бесцельной, завораживающей красотой! Которой, увы, не спасти мир, но без которой жизнь просто невозможна.
Да, испытание абсурдом не проходит бесследно: некоторое время после я был форменным безумцем, упорно занимавшимся саморазрушением. Как ни удивительно, это пошло мне на пользу.
На десять секунд завис, пытаясь добавить мем, и не видя полей для тегов и мемов.
Зато видя подряд три заголовка:
Думаю, неужто марсияне прокрались? Только потом понял, что тройного заголовка у нас вроде не предусмотрено было.