Где Платон?

Сам Финдли принадлежит третьему направлению в платоноведении, которое можно назвать «эзотерическим» (оно берет начало в Тюбингенской школе). Его представители считают, что у Платона была систематическая философия, но выражалась она не в известных нам диалогах, а в устном тайном учении, реконструировать которое «эзотерики» пытаются на основании высказываний Аристотеля и других комментаторов Платона.

Подчеркну, что Платон — автор весьма неоднородный и неоднозначный, я бы даже сказала, хитрый. Прошу всё время иметь в виду очень важную вещь: в корпусе его произведений нет ни одного, где речь шла бы от самого автора (если не считать писем, о которых до сих пор идут споры, считать ли их аутентичными), — это диалоги, в которых персонажи обмениваются речами и репликами; по сути, это драматические произведения. При этом мы знаем, что в диалоге Государство Сократ ополчается на поэтов и драматургов и даже предлагает изгнать их из воображаемого идеального полиса именно из-за того, что в их творениях речь ведется от первых лиц, т.е. является подражанием (мимесис; μίμησις). В 3-й книге Государства Сократ перелагает начало гомеровской Илиады в косвенной позиции, как повествование от автора (диегесис; διήγησις) (393d). Этот пример того, как нужно правильно писать, сопровождается назиданием: «Если бы поэт нигде не скрывал себя, все его творчество и повествование оказалось бы без подражания» (393c11-d2).

Сопоставив эксплицитные высказывания в произведениях Платона и его имплицитную авторскую стратегию, мы увидим кричащее противоречие. Всячески нападая на подражание и «сокрытие автора», сам Платон как раз везде скрывает себя, поскольку его форма изложения — чистейшей воды драма, т.е. мимесис! Автор словно издевается над читателем: с одной стороны, всячески порицает подражание, с другой — только им и занимается, изображая в лицах диалоги персонажей; негодует по поводу поэзии и мифотворчества — и обильно цитирует поэтов и рассказывает мифы.

Платон, собственно говоря, невероятно актуален в европейской философии прошлого столетия — но именно как враг номер один, эмблема всей европейской ветхой метафизики, с которой надо непримиримо бороться. Ницше первый в «Рождении трагедии из духа музыки» объявляет Сократа и его ученика Платона виновными в рационализации мышления, в упадке витального трагического мироощущения и подчинении жизни и искусства сухой рационалистической морали, которая отныне служит рабам, а не героям-аристократам. Для Ницше задача философии — отказаться от метафизического представления об истине, находящейся в сфере ума, и вернуться к «жизни». Хайдеггер подхватывает ницшевский пафос в отношении метафизики и требует вернуться к досократикам — для него Платон тоже является поворотным пунктом в истории европейской философии: Хайдеггер утверждает, что у Платона впервые появляется идея истины как корреляции субъекта и объекта («Учение Платона об истине»). Эстафету подхватывает Делёз — в работе «Платон и симулякр» он обрушивается на идею различения копии и оригинала. Делёз говорит, что нужно перевернуть платонизм вверх ногами — т.е. объявить власть симулякра; это и есть главная задача современной философии.

Таким образом, в некотором «отрицательном» смысле Платон очень актуален для философии 20-го века, поскольку объявляется символом всей старой метафизики, которую надо преодолеть.

Хм, ещё бы ему не быть хитрым. На его глазах его учителя как сельскохозяйственного вредителя ядохимикатами обработали за излишнее свободомыслие.

Ницше первый объявляет Сократа и Платона виновными в рационализации мышления, в упадке трагического мироощущения и подчинении жизни и искусства сухой рационалистической морали, которая отныне служит рабам, а не героям.

Ницше как всегда в точку, но его, как обычно, мало кто понял. Отчего трагического? Что за неестественный надрыв? Ведь дело философии — познавать, а не чувствовать...

Дело в том, что философия имеет дело с жизнью, её цель не накопление знаний, а нахождение пути — не знать обо всём как можно больше, но повышать качество осознания и, посредством его, самой жизни. Философия — наука о качестве жизни.

Но каково же будет качество жизни рационализировавшего всё? Невысокое. Мир полон таких людей, они знают, что всё знают. А отчего это они? Да оттого, что они в плену заблуждения, что их жизнь не трагедия. Гедонистическая авантюра; налаженный быт и отдавание всего себя семье, детям, работе, собиранию марок, государству и кактусам в горшке; игра в состязательность с другими членами общества... — что угодно, только не трагедия. Но почему же это заблуждение? Так ведь всё и выглядит... Потому, что так относиться к жизни можно только если ты забыл, что всё это весёлое копошение завтра (не когда-нибудь, не скоро, а вот непосредственно за пределом текущей сцены) закончится смертью. Причём не той пошлой смешной бюргерской смертью с черепами, гробиком, венками и могилкой, в которой смысла по сути и нет — а чем-то, имеющим вес больший, чем весь этот разноцветный мир, и не имеющим описания ни на одном из игрушечных человеческих языков и логических систем.

Герой отличается от обывателя тем, что помнит о смерти. И это всё меняет.

Это не единственная причина трагической природы существования — что мир не имеет длительности и обречён навсегда исчезнуть. Есть и другие. Например, рассыпание мира. Впрочем, это даётся в осознании не всем, не сразу и не всегда.

Или вот явленность в мире дьявола через человека. И понимание, что это необходимо прекращать немедленно — но также знание, что учитывая всю историю, прекращено это будет только вместе с человеком.