Юбилейный вечер Михаила Жванецкого — 85 лет (8 марта 2019)
Сейчас показывают, и что-то нашёл скорее не то — но пока лишь так, увы. Как только — так будет, если конечно.
Когда я приехал, он был без сознанья. Меня встретила пышная блондинка... [38:00]
Не знаю, всегда ценил больше Задорного, нет, не Хазанова... тем более не Арлазорова, ну разве что Райкина, и то, как старый заскорузлый медиевист, вам не понять, но вы видели. И ещё это был, как его чёрта... ну которого потом ещё фотожабами травили все нулевые годы. Ладно, неважно, в общем вы поняли. А, во, Петросян!
К чему это я, в общем? Только сейчас понял: ну нормальный же мужик, свой. Смышлёный, главное. А заодно ещё к тому же одессит — что вообще ныне синоним атланта какого и эльфа недобитого нашими западноукраинскими братьями. Заметьте, именно на контрасте со всеми этими нынешними упырями повсеместными он смотрится как некий прямо Спиноза, Декарт и Кант теперь, Зощенко, Аверченко и Жванецкий.
Как атлант, уходящий уж, бросающий подпирать портики ваши, строгого последовательного логического мышления, и не без юмора, пусть и не смешного — но так надо, так принято в сатире, жанре сем.
Мужик, ещё тебе, короче, столько же, кабан ты. Излишне весёлый. Так держать.
На крик «Караул! Грабят остров!» никто не реагирует — все поют. [58:00]
Старость — это, верно сразу, как только вы поймёте, что юморист со сцены, шут профессиональный, как то средневековым укладом заповедовано было — говорит вам более осмысленные, самостоятельные, отзывающиеся в вас вещи — чем все ваши сотни и тысячи мудрецов и колдунов высоконаучных.
Любимая классика. Всегда говорила, он — другой, настоящий. Он настоящий шут, великий.
М.М. Жванецкий — «Как шутят в Одессе» (ранняя квартирная версия)
Alenka › Я впервые теперь его только осмыслил. Он всегда меня с детства отпугивал этим — нет, он вовсе не смешной. Как не смешной был вот Зощенко, Аверченко (а вот Тэффи была вообще тогда обалденная, особенно на контрасте с ним):
— Гэп-гэп, — отвечала я. — Каждому свое. Вы, наверное, грузили уголь, а я должна мыть палубу.
Он был всегда только саркастичен, грустен и трагичен. А я искал тогда в нём, чтоб вот он, старый лысый дядя-юморист советский меня рассмешил маленького и без того всегда весёлого. И оттого сразу же тогда разочаровался в нём. А теперь нашёл снова. Когда мне уже не надо, чтоб меня рассмешили. Когда я уж сам готов бросаться спасать каждого, кто хоть на процент понимает столько. Сколько понимает он. И тысячи уж ушедших, подобных ему.
— Гагарин летал в космос, но бога там не видел. — Я часто вскрывал череп. Но ума там тоже не видел.
Я был приятно поражён. Оказывается, сомалийские пираты, как и я, закончили Одесский институт инженеров военно-морского флота [01:12]
Я прямо вот из эфира записываю за ним (если, понятно, он прямой — что только что как раз обсуждали). Если прямой — тогда вообще отлично.
Вот опять цитирую как раз нечто живое, что именно сейчас произносится вживую с экрана. Догадываюсь, что текст ниже — сильно другой версии. Потом, если будет время, проверим и исправим.
Михаил Жванецкий
Выпьем за водку, за коньяк, за виски, за текилу, за чачу, за сливовицу, за обыкновенный сельский самогон, за спирт обмывочный, за тормозуху, за медицинский спирт ректификат и за тройной одеколон.
Выпьем за ликёр, за марочные вина, за портвейн «777».
За клюковку Танечки Тарасовой, великой женщины и тренера.
За самогон Олега Губаря!
А также за закуску, за горячее, за гостей, то есть за нас, прошедших через спирт «Роял»!
Выпьем за повсеместный плодовоягодный с дождем и грязью. За фуршет подвальный Привозный под конфетку соевого шоколада имени Розы Люксембург.
За все, что избавляло нас от жизни и отправляло нас, слюнявых, грязных и счастливых, за кордон. На Запад, в Африку, со стариком Хемингуэем — безоружных на сафари, на корриду, в Гайд-парк на диспут.
Выпьем за джин «Бифитер»! За содовую! Мы про неё читали. Мы ещё не знали, что боржоми лучше. Как «Лидия», как «Изабелла». Все дело в качестве литературы. Выпьем за самогон! За мутный сельский самогон в бутылке, заткнутый початком кукурузы. За кайф. За потрясающий полет. За женский смех и шепот прямо в ухо с покусыванием.
А дальше выпьем за закуску. Холодное... Как в ресторанах «от вчера»... За холодец с суставами и чесночком. За главную. За возглавляющую. За великую селедочку с картошкой! Потом, когда объездили и не нашли замену, то поняли, что потеряли.
За тюлечку в Одессе. За рыбец в Ростове. За омуль на Байкале. За полярный хариус. За копченую ставридку.
За корюшку в дождливом Питере, которую, сомкнув зубами тело, изо рта за хвост.
И за угря — советский символ, что висел в колхозе Кирова под Таллином с табличкой «для Кишиневского обкома КПСС».
Так все в молчании...
Это не пример, простите. Он нам незнаком. Выпьем за паштетик из печеночки с лучком. Не за черную икру, что истинные большевики накладывали на свежий огурец зимой... У нас такого не было внизу. У нас, как и сейчас, все было в банках. Дешевый каламбур. Но крабы были в банках. Грибочки были в банках. Помидорки были в банках. Болгарский перец в банках. Зелень с солью в банках. Мы крутили, мы крутили, как заводят самолеты,— одним движением.
Господи, как неповторимо пить за винегрет. Если вершиною была селедка, то массою был винегрет. Ведро... Нет, таз винегрета... Помытый, очищенный от мыла. Таз винегрета. Деревянными ложками. И ничего нет лучше до сих пор... Хоть хлынули моллюски с Запада, древесные грибы с Востока. Они не поднимают уровень беседы. Не дают полет мозгам. То есть отвлекают от спиртного... Они — закуска и не должны брать на себя беседу.
Я за горячее не пью. Это ни рыба и ни мясо. Скорее, первое. Скорее, борщ, окрошка, суп перловый... Нет, не то... Мы же не кушать собрались...
Пьем за скромность русскую. Соленые огурчики и помидорчики... Только не путать мне и не давать все это быдло в маринаде. Соленый бочковой пупыристый огурчик — родничок. Рожденный к водочке. И помидорчик — тугенький и кисло-кисло-сладковатый. От вилки брызги на сидящих, на пьющих, на орущих, на поющих, на вспоминающих, то есть на нас. Так вот — за нас, с трудом сидящих за столом. За перемены блюд от 45-го до 2010-го.
За перемену водки, от зеленой тусклой поллитровки до винтажной 2,3 с веселой оружейной рукояткой.
Выпьем за нас, за пьющих под закуску, придуманную и разработанную наравне с оружием. За нас, которым подают все меньше стульев. Мы мыслим, значит, уезжаем и уходим. Не помним имена, с кем пили. Но их голоса. Их мысли. Их любовь. Их прозвища. Их поднимающие споры. Их вопросы, когда в вопросах был ответ. За нас. За перешедших в них. За них, за перешедших в нас. А лучшее, что приходилось нам: нет, не перевязывать, не драться. А пить и говорить. И в споре не рождалась истина. Там вырабатывалось отношение к власти, к жизни, к детям и к женщинам. Друг к другу. Вот пить и говорить. Не знаю лучшего. Когда мы пишем в письмах «не с кем пить», то это «не с кем говорить».
Нельзя нас потрошить уходами. Выпьем, чтобы не дай Господь! Отнять язык и совесть тому доктору, что скажет: — Вы знаете, вам больше пить нельзя... Точка! Молчание... Молчание... Вот приговор. Вот и все... Молчание... Вот и все...
Так вот, пока молчание не прозвучало. С чего мы начали. Так пьем за выпивку. Так пьем за то, чтоб было. С кем. О чем. И для кого.
Чтобы дома, как в гостях. В гостях, как дома. Тогда, как нынче говорят, есть мотивация для продолжения жизни.
Занятно, только часов пять назад вставил как раз сливовицу в Ксенофонта аж самого. Вообще что-то в последнее время наблюдаю, как мир сворачивается: стоит что-то тут сказать, как вскоре тут же вон в новостях это видишь — будто прямо... тут же, понятно, кидаешься проверять — да, нет, ты дурак это тогда на час-восемь это прежде успел сказать. Давно уж эта фигня происходит. Раньше мир отзывался разве лет через десять там, двадцать — теперь вдруг сразу. Нет, это тоже предсказано было... Но не прямо в таком же ж виде? То ли и вправду помирать пора. То ли я чего-то тут не понимаю. Десятки таких совпадений, постоянно — при том, что никогда прежде такого не было, да и обучены мы ведь были всегда, что все совпадения — это блажь, не более, это случайно, да, математически вполне возможно, несущественно. Но когда вдруг начинают выпадать все ваши ставки в рулетке, как тогда тот же Джек Лондон описывал, падать снова тот же лист с дерева Кастанеды...
Вот смешно, заканчиваю печатать это, перещёлкнул телевизор — а там, впервые за 35 лет — те самые Никитины (канал «Культура», можете даже проверить по программе). Как это возможно? Их не показывали с середины 80-х, все забыли.
И сразу Геннадий Шпаликов — о котором тогда Данелия писал, да и вроде тоже недавно вспоминали опять.
Городок провинциальный, летняя жара На площадке танцевальной — сорок первый год
Я к вам травою прорасту, Попробую к вам дотянуться, Как почка тянется к листу Вся в ожидании проснуться.
Однажды утром зацвести, Пока ее никто не видит, А уж на ней роса блестит И сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз И согревает нашу землю, И достигает ваших глаз, А я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно Опущенные тяжко веки, И обо мне грустить смешно, Как о реальном человеке.
А я — осенняя трава, Летящие по ветру листья, Но мысль об этом не нова, Принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетет, Травой хотя бы сохраниться — Она весною прорастет И к жизни присоединится.
Вступительное слово – поэт, драматург, бард Юлий Ким
Борис Пастернак — Снег идёт
Снег идет, снег идет. К белым звездочкам в буране Тянутся цветы герани За оконный переплет.
Снег идет, и все в смятеньи, Bсе пускается в полет, Черной лестницы ступени, Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет, Словно падают не хлопья, А в заплатанном салопе Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака, С верхней лестничной площадки, Крадучись, играя в прятки, Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет. Не оглянешься и святки. Только промежуток краткий, Смотришь, там и новый год.
Снег идет, густой-густой. В ногу с ним, стопами теми, В том же темпе, с ленью той Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время? Может быть, за годом год Следуют, как снег идет, Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет, Снег идет, и все в смятеньи: Убеленный пешеход, Удивленные растенья, Перекрестка поворот. Предыдущее стихотворение
Ещё Пастернак, также всем известный по Высоцкому:
Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти.
Ладно, хватит мне здесь флудить — тут надо будет найти тот бенефис Жванецкого потом — и уж его цитировать.
Тем более что Никитины теперь уж и вовсе перешли к Шекспиру. После него от них вовсе чего угодно можно ожидать — вплоть до Баркова, Киплинга, Чосера, Рабле, Рэмбо и ШварценБрюса Ли да уберите его кто-нибудь от клавиатуры! прочего Экклезиаста с Гомером.
А нет, вот только они снова взялись опять того же Шекспира мучать. Удаляюсь.
Найдите, в общем, это кончерто трогательное. Я тогда их, как и того же Жванецкого, терпеть не мог, ввиду их искусственности, слащавости, куртуазности. Только сейчас вдруг точно так же понял — что роднее их да, глядите, не осталось тут никого.
Тем более что вот Никитин вдруг неожиданно даже для меня дикого как запел сейчас — и, главное — поёт, самую настоящую пейотную песнь:
Ой ты Родина моя! Ой ты боль моя!
Юбилейный вечер Михаила Жванецкого — 85!
Siesta › Ура! Меняю те свои предварительные на ваш. Ловкая вы какая!
Меняю-меняю... Вах! Поменял. Быстрый я у вас сегодня.
Михаил Жванецкий 80 лет. Юбилейный концерт, 1 часть
Михаил Жванецкий 80 лет. Юбилейный концерт, 2 часть
М.М. Жванецкий — «Как шутят в Одессе» (ранняя квартирная версия)
Он был всегда только саркастичен, грустен и трагичен. А я искал тогда в нём, чтоб вот он, старый лысый дядя-юморист советский меня рассмешил маленького и без того всегда весёлого. И оттого сразу же тогда разочаровался в нём. А теперь нашёл снова. Когда мне уже не надо, чтоб меня рассмешили. Когда я уж сам готов бросаться спасать каждого, кто хоть на процент понимает столько. Сколько понимает он. И тысячи уж ушедших, подобных ему.
Я прямо вот из эфира записываю за ним (если, понятно, он прямой — что только что как раз обсуждали). Если прямой — тогда вообще отлично.
Вот смешно, заканчиваю печатать это, перещёлкнул телевизор — а там, впервые за 35 лет — те самые Никитины (канал «Культура», можете даже проверить по программе). Как это возможно? Их не показывали с середины 80-х, все забыли.
Ага. А это вон Паустовский, помните тогда? весьма высмеивал бедного шебутного Багрицкого с его птицами безумными.
В общем так пока, не нашёл в виде видео.
Ладно, хватит мне здесь флудить — тут надо будет найти тот бенефис Жванецкого потом — и уж его цитировать.
Тем более что Никитины теперь уж и вовсе перешли к Шекспиру. После него от них вовсе чего угодно можно ожидать — вплоть до Баркова, Киплинга, Чосера, Рабле, Рэмбо и
ШварценБрюса Лида уберите его кто-нибудь от клавиатуры! прочего Экклезиаста с Гомером.А нет, вот только они снова взялись опять того же Шекспира мучать. Удаляюсь.
Найдите, в общем, это кончерто трогательное. Я тогда их, как и того же Жванецкого, терпеть не мог, ввиду их искусственности, слащавости, куртуазности. Только сейчас вдруг точно так же понял — что роднее их да, глядите, не осталось тут никого.
Тем более что вот Никитин вдруг неожиданно даже для меня дикого как запел сейчас — и, главное — поёт, самую настоящую пейотную песнь:
Михаил Жванецкий 80 лет. Юбилейный концерт, 1 часть
Михаил Жванецкий 80 лет. Юбилейный концерт, 2 часть