Ильф, Петров — День в Афинах (1936)

Один из штатских снял шляпу и радостно нам поклонился:

— Вы красные офицеры? — спросил он по-русски. — Мы вас так ждали!

Он подошел совсем близко и, конспиративно оглянувшись на полицейских, прошептал:

— Греческий пролетариат стонет под игом капитала. А?

Мы вздрогнули и в смятении двинулись дальше. Лицо нового знакомого сияло, и он с нежностью смотрел нам вслед.

То есть знаешь из книг, что Акрополь стоит на возвышенном месте, но не знаешь, что эта возвышенность представляет собой раскаленную солнцем отвесную скалу, под которой глубоко внизу лежат Афины, и что мраморы Парфенона — желтые, обветренные, шероховатые, а не белые и гладкие, как думалось всегда; прекрасно знаешь, что Афины — это столица Греции, расположенная в восьми километрах от Эгинского залива, но разве думал, что будешь ехать от этого залива в эту столицу в старомодном электрическом поезде, в котором есть первый и третий классы, но почему-то нет второго, и что рядом с тобой на скамье будет сидеть громадная гречанка в черном платье, с голыми руками, толстыми, как ноги...

Еще в Стамбуле нам рассказывали, что в Афинах лезвия стоят неслыханно дешево и что сам господин Жиллет со своими глупыми пушистыми усами не может понять, как это афинские ларьки умудряются торговать его бритвами дешевле, чем они обходятся ему самому. Мы тоже удивлялись. Удивлялись и покупали. Вскоре, однако, секрет афинской торговли и промышленности раскрылся. Лезвия были действительно настоящие и очень дешевые, но, к несчастью, уже бывшие в употреблении по меньшей мере раз по тридцать.

Это мы узнали впоследствии, а сейчас во все глаза смотрели на магазинные вывески. Такие вывески могут только присниться. Весь греческий алфавит составлен из русских букв, есть даже фита, но понять ничего невозможно. Из-под вывесок выбегали частники и приглашали «зайти и убедиться». В окне эмигрантского ресторанчика «Волга» стояла тарелка с борщом...

— Вы не думайте, что я хочу на вас что-нибудь заработать. Я очень люблю русских. Я сам жил когда-то на Кавказе. Меня зовут Константин Павлидис. Правда, паршивый город Афины?

Мы не успели ответить.

— Тут такой страшный кризис, — продолжал он радостно, — всюду такой капиталистический гнет. Может быть, вам надо что-нибудь купить? Я могу вас повести. Тут один капиталист обанкротился, знаете, буржуй, и объявил распродажу. А если не хотите покупать, то пойдем просто полюбуемся на его разорение.

— Ну что? — хохоча спросил Павлидис. — Видели буржуя? Скоро мы их всех передушим. Хотите, я познакомлю вас с нашими? А? Может быть, нужно передать какие-нибудь прокламации, литературу? А?

Мы, конечно, подозревали, что в Афинах не ахти какая передовая охранка, уж во всяком случае не «Интеллидженс Сервис», но такого простодушия и южной беззаботности все-таки не ждали.

...перед каким-то толстяком, как видно отчаянным кутилой и прожигателем жизни, стояла высокая стопка пива и лежала на блюдечке закуска — большая блестящая маслина с воткнутой в нее зубочисткой¹.
___
¹ Сначала съедают маслину, а потом, в течение последующих четырех-пяти часов пребывания в кафе, зубочисткой озабоченно ковыряют в зубах — вот время мало-помалу и проходит (прим. авторов).

Перед президентским дворцом, у могилы неизвестного солдата, под большими полосатыми зонтами стояли на карауле два евзона в парадных гофрированных юбках, белых оперных трико и чувяках с громадными пушистыми помпонами. На стене, позади могилы, были высечены названия мест, где греческие воины одержали победы. Список начинался чуть ли не с Фермопил и кончался Одессой и Херсоном.

В это время мы явственно почувствовали присутствие в эфире постороннего тела. Так и есть! К нам, размахивая шляпой, подбегал Павлидис.

— Любуетесь на наемников капитала? — спросил он задыхаясь.

К середине дня сами по себе образовались несколько демонстраций. Запевали «Интернационал», и на Акрополе, куда пришла большая экскурсия краснофлотцев, афинские рабочие, люди южные и горячие, уже били троцкистов, пытавшихся ввернуть свои лозунги.

Короткий рассказ, а сколько цитат. А?

Это главное качество автора, ныне уже безнадёжно утраченное — писать надо интенсивно. А не экстенсивно, на объём. Или же, если проще: кратко и концентрированно.

Но книгоиздательский бизнес, начиная с XVIII века, испортил литературу под свои потребности. Право же, кому нужна тонкая книжка? Толстая-то ценится больше, она очевидно лучше — ведь толще же. Как колбаса.

А сколько лесов под эту блажь извели... Индустрия по производству макулатуры.

Сейчас, с приходом электронных читалок, наконец появляется шанс всё вернуть.

Indian › Будем на это надеяться. Кстати давно подумываю обзавестись. Но все недосуг озаботится.

Doooook › Я прошлым летом заказал себе у антиподов Kindle с клавиатурой. Всё собирался написать о нём, даже сфоткал сразу, как из коробки достал — но как-то всё не до этого было. Сейчас сделаю сообщение-заготовку на Стену, чтобы больше уж не откладывать. Потом доделаю и получится нормальный пост в Открытое. Так и вы можете делать, иногда удобно.

Indian › Особенно советская литература. Ведь она конкретно оплачивалась по объему, а не по содержанию. То есть автору даже вычеркнуть лишнее было порой сложно: лишний абзац — лишний рубль. Тем более, если тебя издают раз в два года...

Электронные читалки возымеют эффект на литературу только после совершенно жесткого соблюдения авторских прав. А так, все друг у друга поворуют, перепишут, перегонят и привет. Для литератора и писателя ноль стимула. Увы...

Elsh › Про советскую не знаю такого — в силу её советскости мало ею интересовался. Но вот как раз буржуинская научная фантастика и прочий pulp fiction всегда оценивался в центах за слово. Что не мешало, скажем, Хайнлайну и Шекли выдавать неизменно высокое качество текста, без затянутостей и халтуры.

А по поводу вычёркивания — тут гораздо более сложная есть материя: автор знает, что ему самому подчас не дано понять, представляет абзац ценность, или нет. И вычёркивая, он может лишить вечность, ожидающую впереди, чего-то стоящего. А не вычеркнув, когда надо — снизить общее качество, ту самую интенсивность текста.

Я такое хитрое решение этому вижу: ни в чём себя не ограничивать, не думать над каждым абзацем — не ставить себе палки в колёса — но когда всё будет завершено, пройтись с карандашом и вычеркнуть процентов десять объёма. Или даже 20%, но тогда обязательно сохранить где-нибудь unabridged version. Со временем может понадобиться.

Elsh › Что до проблемы получения гонораров за электронные издания — я, например, знаю способы её решения. Но для создания издательства такого нового типа нужны инвестиции.

Да и не в России сейчас это надо делать, где любой прибыльный бизнес — это уже сразу, заранее, чья-то жертва.

В дни стоянки отряда советских кораблей каждая синяя краснофлотская форменка в глазах греческих рабочих превращалась в красный флаг.

Увидя одно из таких рабочих шествий, Павлидис, не отстававший от нас ни на шаг, поспешил произнести красивую напыщенную фразу:

— Вот идут мои братья по классу.

И тут же он убежал в какую-то подворотню. Видимо, встреча с братьями по классу не входила в его планы. Пользуясь счастливой возможностью побыть немножко без нашего друга Павлидиса, мы быстро свернули на кривую и грязную улицу Фемистокла, промчались мимо кафе «Посейдон», кино «Пантеон», меблированных комнат «Парфенон» и слесарной мастерской «Марафон» и укрылись в небольшом ресторане.

— Рус? — переспросил официант.

— Рус. Совет.

Официант внезапно покраснел.

— Ура, ура, ура, — сказал он вдруг вполголоса, но с большим выражением.

...

А когда мы уже расплачивались, наш официант осторожно сунул нам записочку на английском языке: «Товарищи, мы здесь боремся за Советский Союз».

Мы бродили по Акрополю среди его опрятных руин. Фотограф-пушкарь, точь-в-точь такой же, как и его собрат с Тверского бульвара, только немножко более смуглый, направил свою фанерную камеру на пожилую английскую девушку. Из московских атрибутов фотографу не хватало только полотняного фона с намалеванными на нем балюстрадами, беседками и дирижаблем. Но здесь этого не требовалось. Декорацию заменяли кариатиды Эрехетейона.

А ещё, конечно, для писателя нет ничего важнее новых впечатлений от мира. Потому что уже накопленные рано или поздно исчерпываются. И начинаются самоповторения.

В идеале, писатель должен всю жизнь странствовать, быть путешественником. То есть, собственно, литература — это способ преломления многообразия мира, нахождения сути складывающихся в нём подмиров, топосов, локальных мест, каждый со своим стилем, настроением, эстетикой. Сидя на месте, можешь преломить лишь одно. Ну или полностью выдумать — но это менее эффективно.

Мы много раз обошли маленькую площадку Акрополя и, пройдя по щербатым плитам Парфенона, расселись на его нагретых солнцем гигантских ступенях. Странное и немножко грустное чувство охватило нас.

«В конце концов, — думал каждый из нас, — здесь, на этом небольшом кусочке земли, было очень много начато. И философия, и архитектура, и литература, и театр. Может быть, с этого самого места, на котором мы сидим, и в этот самый час Сократ задумчиво смотрел на залив, а может быть, смотрел на залив Гераклит, начиная подумывать о том, что все течет, что все меняется...»