Историй всего четыре. Одна, самая старая — об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои. Защитники знают, что город обречен мечу и огню, а сопротивление бесполезно; самый прославленный из завоевателей, Ахилл, знает, что обречен погибнуть, не дожив до победы.
Века принесли в сюжет элементы волшебства. Так, стали считать, что Елена, ради которой погибали армии, была прекрасным облаком, виденьем; призраком был и громадный пустотелый конь, укрывший ахейцев. Гомеру доведется пересказать эту легенду не первым; от поэта четырнадцатого века останется строка, пришедшая мне на память: «The borgh brittened and brent to brondes and askes»
*; Данте Габриэль Россетти, вероятно, представит, что судьба Трои решилась уже в тот миг, когда Парис воспылал страстью к Елене; Йитс предпочтет мгновение, когда Леда сплетается с Богом, принявшим образ лебедя.
Вторая, связанная с первой, — о возвращении. Об Улиссе, после десяти лет скитаний по грозным морям и остановок на зачарованных островах приплывшем к родной Итаке, и о северных богах, вслед за уничтожением земли видящих, как она, зеленея и лучась, вновь восстает из моря, и находящих в траве шахматные фигуры, которыми сражались накануне.
Третья история — о поиске. Можно считать ее вариантом предыдущей. Это Ясон, плывущий за золотым руном, и тридцать персидских птиц, пересекающих горы и моря, чтобы увидеть лик своего бога — Симурга, который есть каждая из них и все они разом. В прошлом любое начинание завершалось удачей. Один герой похищал в итоге золотые яблоки, другому в итоге удавалось захватить Грааль. Теперь поиски обречены на провал. Капитан Ахав попадает в кита, но кит его все-таки уничтожает; героев Джеймса и Кафки может ждать только поражение. Мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам. Мы не способны верить в рай и еще меньше — в ад.
Последняя история — о самоубийстве бога. Атис во Фригии калечит и убивает себя; Один жертвует собой Одину, самому себе, девять дней вися на дереве, пригвожденный копьем; Христа распинают римские легионеры.
Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их — в том или ином виде.
____
* Эта строка на средневековом английском языке значит приблизительно следующее: «Крепость, павшая и стертая до пламени и пепла». Она — из замечательной аллитерационной поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», которая сохраняет первобытную музыку саксонской речи, хотя и создана через несколько веков после завоевания Англии под предводительством Вильяльма Незаконнорожденного.
Но возникают некоторые вопросы: история Колобка — это что, поиск или самоубийство бога? Курочка Ряба — это поиск Грааля, обречённый на провал, это ясно. А насчёт «Лисички-сестрички и серого волка» (Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!) у меня вариантов вообще нет.
Всё началось на самом деле даже не с Борхеса, а с Гоцци, Шиллера, Гёте и де Нерваля, на которых Польти ссылается в самом начале своей реконструкции:
И даже не с них. Я не думаю, что ещё древнегреческие драматурги об этом не задумывались.
Нам, вероятно, следует сразу же определить, что Колобок и прочее — это не драматические (трагические*) произведения, апеллирующие к эмоциям, а совсем уже иной жанр — фантастической, сотни раз пересказанной и во многом бредовой дикарской народной сказки.
Что до Борхеса, я изначально к нему отношусь несколько скептически. Его занятно читать, он крайне эрудирован, но поле его мысли распространяется в ширину более чем в глубину — несколько по верхам он скачет, вбрасывая подчас недостаточно проработанные выводы. Так и в это случае — все вот цитируют Борхеса, а мы вот выяснили, что он лишь прочитал то же у Гёте, что и Польти, и там где Польти выполнил серьёзную реконструкцию, Борхес отделался десятиминутным наброском.