Аркадий Аверченко. Дружеское письмо Ленину
Здравствуй, голубчик! Ну, как поживаешь? Всё ли у тебя в полном здоровьи?
Кстати, ты, захлопотавшись около государственных дел, вероятно, забыл меня?..
А я тебя помню.
Я тот самый твой коллега по журналистике Аверченко, который, если ты помнишь, топтался внизу, около дома Кшесинской, в то время, как ты стоял на балконе и кричал во всё горло:
— Надо додушить буржуазию! Грабь награбленное!
Я тот самый Аверченко, на которого, помнишь, жаловался Луначарский, что я, дескать, в своём «Сатириконе» издеваюсь и смеюсь над вами.
Ты тогда же приказал Урицкому закрыть навсегда мой журнал, а меня доставить на Гороховую.
Прости, голубчик, что я за два дня до этой предполагаемой доставки на Гороховую — уехал из Петербурга, даже не простившись с тобой. Захлопотался.
Ты тогда же отдал приказ задержать меня на ст. Зерново, но я совсем забыл тебе сказать перед отъездом, что поеду через Унечу.
Не ожидал ты этого?
Кстати, спасибо тебе. На Унече твои коммунисты приняли меня замечательно. Правда, комендант Унечи — знаменитая курсистка товарищ Хайкина сначала хотела меня расстрелять.
— За что? — спросил я.
— За то, что вы в своих фельетонах так ругали большевиков.
Я ударил себя в грудь и вскричал обиженно:
— А вы читали мои самые последние фельетоны?
— Нет, не читала.
— Вот то-то и оно! Так нечего и говорить
А что «нечего и говорить», я, признаться, и сам не знаю, потому что в последних фельетонах — ты прости, голубчик, за резкость — просто писал, что большевики — жулики, убийцы и маровихеры...
Очевидно, тов. Хайкина не поняла меня, а я её не разубеждал.
Ну вот, братец ты мой, — так я и жил.
Выезжая из Унечи, я потребовал себе конвой, потому что надо было переезжать нейтральную зону, но это была самая странная нейтральная зона, которую мне только приходилось видеть в жизни. потому что по одну сторону нейтральной зоны грабили только большевики, по другую только немцы, а в нейтральной зоне грабили и большевики, и немцы, и украинцы, и все вообще, кому не лень.
Бог её знает, почему она называлась нейтральной, эта зона.
Большое тебе спасибо, голубчик Володя, за конвой — если эту твою Хайкину ещё не убили, награди её орденом Красного Знамени за мой счёт...
Много, много, дружище Вольдемар, за эти два года воды утекло... Я на тебя не сержусь, но ты гонял меня по всей России, как солёного зайца: из Киева в Харьков, из Харькова — в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять... Севастополь.
Это письмо я пишу тебе из Константинополя, куда прибыл по своим личным делам.
Впрочем, что же это я о себе, да о себе... Поговорим и о тебе...
Ты за это время сделался большим человеком... Эка куда хватил: неограниченный властитель всея России... Даже отсюда вижу твои плутоватые глазёнки, даже отсюда слышу твоё возражение:
— Не я властитель, а ЦИК.
Ну, это, Володя, даже не по-приятельски. Брось ломаться — я ведь знаю, что тебе стоит только цикнуть и весь твой ЦИК полезет под стол и сделает всё, что ты хочешь.
А ловко ты, шельмец, устроился — уверяю тебя, что даже при царе государственная дума была в тысячу раз самостоятельнее и независимее. Согнул ты «рабоче-крестьянскую», можно сказать, в бараний рог.
Как настроение?
Ты знаешь, я часто думаю о тебе и должен сказать, что за последнее время совершенно перестал понимать тебя.
На кой чёрт тебе вся эта музыка? В то время, когда ты кричал до хрипоты с балкона — тебе, отчасти, и кушать хотелось, отчасти и мир, по молодости лет, собирался перестроить.
А теперь? Наелся ты досыта, а мир всё равно не перестроил.
Доходят до меня слухи, что живётся у вас там в России, перестроенной по твоему плану, — препротивно.
Никто у тебя не работает, все голодают, мрут, а ты, Володя, слышал я, так запутался, что у тебя и частная собственность начинает всплывать, и свободная торговля, и концессии.
Стоит огород городить, действительно!
Впрочем, дело даже не в том, а я боюсь, что ты просто скучаешь.
Я сам, знаешь ли, не прочь повластвовать, но власть хороша, когда кругом довольство, сияющие рожи и этакие хорошенькие бабёночки, вроде мадам Монтеспан при Людовике.
А какой ты к чёрту Людовик, прости за откровенность!
Окружил себя всякой дрянью, вроде башкир, китайцев — и нос боишься высунуть из Кремля. Это, брат, не власть. Даже Николай II частенько раньше показывался перед народом и ему кричали «ура», а тебе что кричат?
— Жулики вы, — кричат тебе и Троцкому. — Чтоб вы подохли, коммунисты.
Ну, чего хорошего?
Я ещё понимаю, если бы рождён был королём — ну, тогда ничего не поделаешь: профессия обязывает. Тогда сиди на башне — и сочиняй законы для подданных.
А ведь ты — я знаю тебя по Швейцарии — ты без кафе, без «бока», без табачного дыма, плавающего под потолком, — жить не мог.
Небось, хочется иногда снова посидеть в биргалле, поорать о политике, затянуться хорошим киастером — да где уж там!
И из Кремля нельзя выйти, да и пивные ты все, неведомо на кой дьявол, позакрывал декретом # 215523.
Неуютно ты, брат, живёшь, по-собачьему. Русский ты столбовой дворянин, а с башкирами всё якшаешься, с китайцами. И друга себе нашёл — Троцкого — совсем он тебе не пара. Я, конечно, Володя, не хочу сплетничать, но знаю, что он тебя подбивает на всякие глупости, а ты слушаешь.
Если хочешь иметь мой дружеский совет — выгони Троцкого, распусти этот идиотский ЦИК и издай свой последний декрет к русскому народу, что вот, дескать, ты ошибся, за что и приносишь извинения, что ты думал насадить социализм и коммунизм, но что это для отсталой России «не по носу табак», так что ты приказываешь народу вернуться к старому, буржуазно-капиталистическому строю жизни, а сам уезжаешь отдыхать на курорт.
Просто и мило!
Ей богу, плюнь ты на это дело, ведь сам видишь, что получилось: дрянь, грязь и безобразие.
Не нужно ли деньжат? Лир пять-десять могу сколотить, вышлю.
Хочешь — приезжай ко мне, у меня отдохнёшь, подлечишься, а там мы с тобой вместе какую-нибудь другую штуковину придумаем — поумней твоего марксизма.
Ну, прощай, брат, кланяйся там!
Поцелуй Троцкого, если
Где летом — на даче? Неужели в Кремле?
С коммунистическим приветом,
Аркадий Аверченко.
P.S. Если вздумаешь черкнуть два слова, пиши: Париж, Елисейский дворец, Мильерану для Аверченко.
Опубл.: Журнал «Зарницы», № 15, 1921. Константинополь
Теперь весь Троцкий влезет.
Булгаков тоже, ага. Устами профессора Преображенского.
Еще вот что сюда просится:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй.
Я с давних пор даже считаю для себя — что это некая непременная составляющая хорошей сильной глубокой литературы.
Вот ещё нашёл:
Сейчас на них, старосветских помещиках и Конан Дойле опробовал наш новый размер текстового блока в базе. Глядите какие жирные куски теперь влезают.
день твой последний приходит, буржуй.
Я учту. Спасибо что напомнили. Как раз у меня где-то в чертогах под газовой плитой, в мрачных глубинах её грузовых трюмов уже года три банка консервированных ананасов томится. Всё никак не придумаю, в какое изысканное блюдо её употребить, потому что жрать прямо так вилкой из банки — это фу и жлобство. Может рябчики налетят, настреляю.
Даже не оттого оне меня так долго ждут там, что жалею я их, а действительно, какой от них прок? Зато потом раскопают нас с ними археологи, переглянутся так задорно и скажут: вот! жили ж древние люди, ананасы жрали банками.
Чебурашку звали РашидЛенина звали Николай, причём, не тот первый том, что тогда купил (он где-то лазает), а недавно сравнительно приобретённый другой уж, того же первого, поначалу ещё прижизненного (п)СС Николая Бонифатьевича нашего. 25-й год, Москва—Ленинград.Каково же было моё удивление (толком не раскрывал его ещё), когда именно рецензию «Талантливая книжка» («Правда», № 263, 22 ноября 1921 г) и нашёл в оглавлении. Не брезговал вождь мирового пролетариата литературной критикой, о нет. Забавно, но как раз первым делом тогда поискал в интернете сканы первой публикации в «Правде». Не нашёл, нет этого пока нигде, даже в самом неподобающем качестве. Оказывается, пока искал, рядом лежал бумажный оригинал — ладно, пусть не совсем первого газетного, но уже второго, первого книжного издания.
Месяц всё лень было выкладывать на сканер. Но вот хотя бы теперь держите.
Не обессудьте, эта складка — уже при печати тиража возникла. Время было голодное, даже собак краковской кормили, не до особого перфекционизма было.
О значении золота теперь и после полной победы социализма. Даже открывать не стану, сам вам и так скажу: грузила делать для рыбной ловли. Заодно и блёсны. Гири ещё можно. Для этого, гиревого спорту.
И батареи центрального отопления всенепременно.
Чем я не Ленин? А, нет, знаю, лысиной я не Ленин.
Кстати, все заметили? обрез колорирован кровью пролетарских девственниц. Так причём всерьёз, аж в глубину листа проникло, как видите. Это вам не какие-нибудь изнеженные буржуазные барышни.
____
171) Аркадий Аверченко — литератор-юморист, сотрудник «Сатирикона». После Октябрьской революции бежал к белым.
172) «Медведь», «Вена» — названия петербургских ресторанов: излюбленные места бывш. крупного чиновничества, буржуазных литераторов и журналистов.
Заметьте ошибки в наборе. Что и понятно: были выбиты лучшие специалисты страны, массово, почти поголовно, и процесс только шёл, продолжался. И это в главном издании молодой советской республики, в собрании сочинений самого Ильича. Помните тот анекдот про «Политиздат»?
А также, что орфография уже новая: не «разсказы» и проч. При том, что старая бытовала даже после войны, в 50-е. Хотя всё ещё точки в заголовках и №№ отбиты.