Никакой строительной политики у городских властей, да и у общероссийских властей нет. Все отдано во власть стихии. Город впервые за триста лет своей истории в 1990-е годы жил без Генерального плана, такого не было даже в революцию и войну.
Начало статьи было увлекательным: «Строительство небоскреба в Петербурге может вызвать крупную геологическую катастрофу. Глубокое вторжение в грунт, которого потребует возведение высотного здания, способно повлечь за собой оседание кембрийских глин, на которых покоится город. А это означает, что северная столица — по крайней мере, исторический центр — просто провалится под землю…»
В Советском Союзе в конце 1920-х – в 1930-х гг. произошла резкая индустриализация страны. В течение 15 лет строилось по 2 тысячи предприятий в год. В деревнях жило 85–89% населения страны. И оттуда были взяты миллионы рабочих, которых надо было где-то поселить. А вот этого советская власть не делала. За счет чего и произошла мгновенная индустриализация страны. Строительство промышленных предприятий велось интенсивно, а жилье — по остаточному принципу. Население как-то с пониманием к этому относилось, тем более что была полностью развязана инициатива.
Масса жилых домов строилась так называемым хозяйственным способом: на профсоюзном собрании решили построить жилой дом в свободное от работы время. Рабочим выделялся участок, проект, материалы. Трехэтажные, пятиэтажные, двухэтажные деревянные. Кроме того, любой гражданин, которому негде было жить или он маялся в коммуналке в городе, мог явиться в райисполком, и ему немедленно выделяли участок, давали порубочный билет, материалы по низкой цене — конечно, не в Зеленогорске, а в Мге, Тосно, Колпине, Металлострое. Эти огромные массивы возникли после войны, во время войны там было ровное место. Правда, на работу ездить два часа, зато собственный дом, клочок земли, где что-то можно вырастить… Т.е. самодеятельность в строительстве поощрялась.
К 1950 году в стране никаких следов войны не осталось, ни малейших. Я был очень удивлен, когда мой дядька вернулся из Германии и сказал, что Германия еще вся в развалинах. У нас были отстроены пр. Стачек, Московский пр., Кировский пр., пр. Энгельса — ведь все это было построено за восемь послевоенных лет.
Основа архитектуры — градостроительство. Градостроительство — это наука, в соответствии с этой наукой надо было создавать строительную политику. И вот в 1955 году градостроительство объявили попросту несуществующим. Инициативу взяли директивные органы. Партийные комитеты давали указания, Госплан и его структуры выделяли фонды, лимиты, и развернулось жилищное строительство. В 1950-е годы оно шло еле-еле, а в 1960-х уже развернулось. Но оно было абсолютно антинаучным. Он строилось по образцу коротких политических кампаний. В начале 1960-х гг. заработали ДСК, которые выпускали дома, где все было подчинено технологиям. Это были шедевры технической и экономической мысли. Но жить там было невозможно. Семья поселялась, какое-то время муж и жена были счастливы, потом у них рождался младенец, начинались осложнения, а потом появлялся второй, и они снова оказывались в очереди на жилье. Создалась парадоксальная вещь: строительство разворачивается, наращивает темпы, а очередь растет.
— Но в 1955 году было всего лишь принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о борьбе с архитектурными излишествами…
— Это повод.
— Повод для чего?
— Для разгрома градостроительной науки и архитектуры. Хрущ (Н. С. Хрущев. – Ред.), как выпьет, рвался к микрофону, потом его выступления публиковались в подчищенном виде, но мы сами слышали, как он говорил: пусть архитекторы Бога благодарят, что сейчас времена другие, а то бы им нашлось занятие за Полярным кругом.
— А зачем надо было громить архитектуру — из самодурства Хрущева?
— Партийный аппарат не мог сказать народу, что мы не можем сейчас начать массовое строительство. Они его смогли начать только примерно 10 лет спустя, в 1960-е годы. Поэтому архитектуру надо было объявить несуществующей. Ведь в сталинские времена курс архитектуры академик Жолтовский читал в Высшей партийной школе. Партийный работник, который получал соответствующее образование, обязательно проходил курс архитектуры. Все это было уничтожено.
— Советский Союз наследовал архитектурную школу дореволюционную. Все дореволюционные академики автоматом стали академиками архитектуры в советское время. Был авангард, как всякий авангард, он был довольно шумный: Ладовский, Леонидов, Чернихов… Много было всяких группировочек. Они предлагали то, что страна не могла потянуть. Небоскреб – это сооружение из металла, а каждый грамм металла был тогда на вес золота. И в начале 1930-х гг. выяснилось, что именно эти старички-академики берутся построить новые города из того, что под ногами. Из глины, песка, дерева. И будет все красиво.
— Кого вы имеете в виду?
— Щусев, Щуко, Гельфрейх, Жолтовский. И, естественно, правительство стало работать с ними. Мне рассказывал Борис Иванович Петунин, что, когда был конкурс на строительство города Магнитогорска, авангардисты выставили свои проекты. И там был проект города на плите, которая днем опускалась, а вечером поднималась в стратосферу вместе с жителями. Борис Иванович сказал, что, когда Сталин смотрел эту выставку, он не мог поверить, что это все всерьез. И с этого начался зажим авангардистов, организовали общий Союз архитекторов. Леонидовские небоскребы потом начали строить в Штатах, но в двадцатые годы в СССР они были абсолютно нереальны. Нас доводили из Госстроя приказами экономить металл все советское время. Жолтовский строил, как он привык. Это была самобытная архитектура, которая очень высоко сейчас оценивается западными историками архитектуры. Братья Веснины продолжали строить конструктивистские здания. Архитектура была достаточно многообразной.
В 1955 году разгромили московскую архитектуру, разгром начался и в Ленинграде. Всю группу ведущих архитекторов — Олега Гурьева, Бориса Михайловича Серебровского, Журавлева, Евгения Адольфовича Левинсона, Игоря Ивановича Фомина — от реальной работы отстранили.
Политика, которую проводили партийные органы, свелась к тому, что на конкретное проектирование довольно быстро пришел второй ряд людей: Жук, Евдокимов, Гольдгор, Белов. Если бы не политика партийных органов, им бы ничего не светило, потому что это люди явно менее способные. А чем менее способный человек, тем он легче управляем и более послушен.
Постепенно люди из второго ряда стали преподавать. Сразу резко стал падать уровень архитектурного образования. К концу 1950-х разгром архитектуры был уже всесоюзный, тотальный. Строительство хозяйственным способом привело к тому, что каждое ведомство имело архитектурно-строительный отдел. Их все в Ленинграде закрыли, 162 отдела. Была настоящая безработица. Ленпроект сократили не то вдвое, не то втрое, потому что, повторяю, государство было не готово строить.
А люди устраивались на киностудии, в кукольные театры художниками, потому что художественная подготовка в академии была серьезной. Учили рисовать, писать, графике архитектурной. Был взлет академического рисунка в 1950-е, и все лучшие рисовальщики академии учились на архитектурном факультете.
— А в 1970-е что с образованием стало?
— Какое могло быть образование в конце 1960-х - в 1970-х гг.? Совместительство было запрещено. Чтобы читать курс железобетонных или металлических конструкций, нельзя было приглашать доктора наук, корифея, главного конструктора 1-го или 2-го проектного института. Надо было штатного преподавателя заводить на крохотные деньги. Ну и чему он научит? Архитекторы, которые уходят на преподавательскую работу, это в нашей корпорации люди второго сорта. Значит, у них профессиональная карьера не получилась.
— И что Смольный? Им плевать было на это? Они же глаза имели.
— В благословенные сталинские времена каждая корпорация, в том числе, несомненно, и архитектурная, была очень самостоятельная. Чтобы какой-то секретарь обкома высказался по поводу того, что ему какой-то дом не нравится, об этом не могло быть и речи. А при Хруще архитекторы превратились в исполнителей партийных директив.
— Неужели при Сталине архитекторы не были исполнителями партийных директив?
— При Сталине архитекторы были единственной профессией, которая не сидела. Вы мне не назовете ни одного архитектора, который бы подвергся репрессиям в сталинское время. Я вам назову двух. Мержанов, очень талантливый человек, личный архитектор Сталина, он занимался только архитектурой, но он находился на казарменном положении, то ли он сидел, то ли нет. И Николай Евгеньевич Лансере. Я работал с его дочерью Натальей Николаевной, она мне много рассказывала. Он выиграл конкурс проектов памятника Колумбу на каком-то из Больших Антильских островов. И получил премию 173 тыс. долларов. По тем временам – умопомрачительные деньги. И отказался перевести их в СССР. Но он не сел, его взял к себе Ной Абрамович Троцкий, который был главным архитектором НКВД, и Лансере просто жил в Большом доме, у него была мастерская, он там работал. Наталья Николаевна каждый день приходила к нему, работала там. Считается, что фактически он сидел. Только два человека, а больше никто.
— И после смерти Сталина архитектурная корпорация утратила свое влияние?
Масса жилых домов строилась так называемым хозяйственным способом: на профсоюзном собрании решили построить жилой дом в свободное от работы время. Рабочим выделялся участок, проект, материалы. Трехэтажные, пятиэтажные, двухэтажные деревянные. Кроме того, любой гражданин, которому негде было жить или он маялся в коммуналке в городе, мог явиться в райисполком, и ему немедленно выделяли участок, давали порубочный билет, материалы по низкой цене — конечно, не в Зеленогорске, а в Мге, Тосно, Колпине, Металлострое. Эти огромные массивы возникли после войны, во время войны там было ровное место. Правда, на работу ездить два часа, зато собственный дом, клочок земли, где что-то можно вырастить… Т.е. самодеятельность в строительстве поощрялась.
К 1950 году в стране никаких следов войны не осталось, ни малейших. Я был очень удивлен, когда мой дядька вернулся из Германии и сказал, что Германия еще вся в развалинах. У нас были отстроены пр. Стачек, Московский пр., Кировский пр., пр. Энгельса — ведь все это было построено за восемь послевоенных лет.
— Это повод.
— Повод для чего?
— Для разгрома градостроительной науки и архитектуры. Хрущ (Н. С. Хрущев. – Ред.), как выпьет, рвался к микрофону, потом его выступления публиковались в подчищенном виде, но мы сами слышали, как он говорил: пусть архитекторы Бога благодарят, что сейчас времена другие, а то бы им нашлось занятие за Полярным кругом.
— А зачем надо было громить архитектуру — из самодурства Хрущева?
— Партийный аппарат не мог сказать народу, что мы не можем сейчас начать массовое строительство. Они его смогли начать только примерно 10 лет спустя, в 1960-е годы. Поэтому архитектуру надо было объявить несуществующей. Ведь в сталинские времена курс архитектуры академик Жолтовский читал в Высшей партийной школе. Партийный работник, который получал соответствующее образование, обязательно проходил курс архитектуры. Все это было уничтожено.
— Кого вы имеете в виду?
— Щусев, Щуко, Гельфрейх, Жолтовский. И, естественно, правительство стало работать с ними. Мне рассказывал Борис Иванович Петунин, что, когда был конкурс на строительство города Магнитогорска, авангардисты выставили свои проекты. И там был проект города на плите, которая днем опускалась, а вечером поднималась в стратосферу вместе с жителями. Борис Иванович сказал, что, когда Сталин смотрел эту выставку, он не мог поверить, что это все всерьез. И с этого начался зажим авангардистов, организовали общий Союз архитекторов. Леонидовские небоскребы потом начали строить в Штатах, но в двадцатые годы в СССР они были абсолютно нереальны. Нас доводили из Госстроя приказами экономить металл все советское время. Жолтовский строил, как он привык. Это была самобытная архитектура, которая очень высоко сейчас оценивается западными историками архитектуры. Братья Веснины продолжали строить конструктивистские здания. Архитектура была достаточно многообразной.
Политика, которую проводили партийные органы, свелась к тому, что на конкретное проектирование довольно быстро пришел второй ряд людей: Жук, Евдокимов, Гольдгор, Белов. Если бы не политика партийных органов, им бы ничего не светило, потому что это люди явно менее способные. А чем менее способный человек, тем он легче управляем и более послушен.
А люди устраивались на киностудии, в кукольные театры художниками, потому что художественная подготовка в академии была серьезной. Учили рисовать, писать, графике архитектурной. Был взлет академического рисунка в 1950-е, и все лучшие рисовальщики академии учились на архитектурном факультете.
— Какое могло быть образование в конце 1960-х - в 1970-х гг.? Совместительство было запрещено. Чтобы читать курс железобетонных или металлических конструкций, нельзя было приглашать доктора наук, корифея, главного конструктора 1-го или 2-го проектного института. Надо было штатного преподавателя заводить на крохотные деньги. Ну и чему он научит? Архитекторы, которые уходят на преподавательскую работу, это в нашей корпорации люди второго сорта. Значит, у них профессиональная карьера не получилась.
— В благословенные сталинские времена каждая корпорация, в том числе, несомненно, и архитектурная, была очень самостоятельная. Чтобы какой-то секретарь обкома высказался по поводу того, что ему какой-то дом не нравится, об этом не могло быть и речи. А при Хруще архитекторы превратились в исполнителей партийных директив.
— Неужели при Сталине архитекторы не были исполнителями партийных директив?
— При Сталине архитекторы были единственной профессией, которая не сидела. Вы мне не назовете ни одного архитектора, который бы подвергся репрессиям в сталинское время. Я вам назову двух. Мержанов, очень талантливый человек, личный архитектор Сталина, он занимался только архитектурой, но он находился на казарменном положении, то ли он сидел, то ли нет. И Николай Евгеньевич Лансере. Я работал с его дочерью Натальей Николаевной, она мне много рассказывала. Он выиграл конкурс проектов памятника Колумбу на каком-то из Больших Антильских островов. И получил премию 173 тыс. долларов. По тем временам – умопомрачительные деньги. И отказался перевести их в СССР. Но он не сел, его взял к себе Ной Абрамович Троцкий, который был главным архитектором НКВД, и Лансере просто жил в Большом доме, у него была мастерская, он там работал. Наталья Николаевна каждый день приходила к нему, работала там. Считается, что фактически он сидел. Только два человека, а больше никто.
— И после смерти Сталина архитектурная корпорация утратила свое влияние?
— Разгромлена была. Полностью разгромлена.