Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, — сказал я ему, — вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать». — «Вы ничуть не мешаете мне, — возразил он, — извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.

Этот отрывок, ещё по советскому радио, поразил меня в детстве. Пушкин обычно воспринимался не как герой, а как автор всяких, для меня до той поры, с рождения, витиеватых сказок, вроде «О рыбаке и рыбке», «О царе Салтане».

Ну и лиричнейших пасторалей, буколик и георгик (знаете хороший способ вызвать на всю оставшуюся жизнь ненависть и отвращение к любому литератору? пусть и самому возвышенному и классическому, вроде Пушкина. правильно. заставьте детей принудительно изучать его в школе, вплоть до того чтоб заучивать наизусть отдельные стихотворения):

Уж жаба лысиной блистала,
Уж реже выхухоль дристала,
Длиннее становился пень,
Пупков таинственная хрень
С печальным шумом обнажалась,

Ложился на поля кайман,
Свиней кичливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял апрель уж у двора.

Встрепещет выпь во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на работу волк;

Его почуя, слон дорожный
Хрипит — и лучник всевозможный
Кальмаров ловит во весь дух,
Ему не внемлет Винни-Пух;

Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь
И поминутно гладит грудь.

А тут вдруг. Примерно в то же время, что в кинотеатрах появился фильм «Рэмбо» про ихъ нравы, противостояние честного пролетарского ветерана оголтелым жандармам, потом «Кинг-Конг»... да, в общем про то же, ну и «Терминатор».

Вторично меня, и ещё больше, поразило потом, когда краем уха услышал, что вообще-то милый плюшевый наш детский сказочный Пушкин в этом персонаже отчаянном рисует вовсе не Лермонтова какого, изначально безбашенного, ему даже диплом тогда выдали, у которого всё злой чечен ползёт на берег — а, сюрприз, самого себя.

Просто так скромно, ненавязчиво, заведомо абстрагируя свой, собственный, родной modus vivendi operandique от фигуры рассказчика. Потому что все кто знали его тогда — знали, это он такой у нас негодяй. А хвастаться было бы нескромно.

Я не сильно пушкиновед — передаю только два каких-то кратких впечатления. Которые могут оказаться и ошибочными. Если кто из вас знает много большее — расскажите.

Не стремлюсь избыточно героизировать Пушкина, просто странно было тогда: детский сказочник наш... и вдруг. Да и то как он погиб несколько намекало даже нам там, в счастливых 80-х, что не всё так просто было в его судьбе, что не сказкой подстать она была.