Всё проходит, так быстро, мимо нас. Наша сила, наша молодость, такая вечная тогда. Бывшая там навсегда. Наша радость. Остаётся лишь наша боль, и наш опыт всего — что так скоро станет столь ненужным, несуществующим более. Нигде больше тут.
И наша любовь. К столь многому, что было тогда. И ни теперь уж нет, ни впредь ничего подобного не будет вовек. Зачем она была? Зачем была та красота, окончательно утраченная в этом мире, если она не умеет себя сохранить в нём, столь бессмысленном, жесточайшем из всего в своей предельной бездумности.
Сознание — нескончаемая трагедия созидающего начала, обречённого погибнуть внутри разрушающего всеобщего. Без надежд на победу тут. Тем более без обещаний чего-то далее. Кроме тех, что мы сами изредка отваживаемся себе давать. Как иллюзорный, нарочно придуманный выход из нашего кромешного отчаяния.
Звезда Мохаммеда Али является единственной, что расположена на стене, а не на тротуаре. Об этом попросил он сам, так как не хотел, чтобы на имя пророка наступали прохожие.
Единственный из многих, кто были удивлены этим варварским, катастрофически неэтичным (в их фальшивом стремлении к принижению своего и всеобщего достоинства, якобы ради демократии вездесущей, к её ногам; при том предоставляя всем не более чем выбор, вот ныне, между весьма сомнительными ногами мистера Трампа либо миссис Клинтон) обрядом новых американских дикарей,
Where are the feasts we were promised Where is the wine The New Wine (dying on the vine)
что истребили прежние благородные в силу их искренности и неиспорченности дотоль народы континентов сих, но ради своей выгоды так и не отважились последовать его, сменившего античность на номадность Кассия Марцелла, свободе выразить недоумение: отчего святыни, в вашем понимании, должны быть непременно попраны?
Nolite dare sanctum canibus; neque mittatis margaritas vestras ante porcos, ne forte conculcent eas pedibus suis, et conversi dirumpant vos.
Впрочем, наши ведь дикари куда хуже. Те разрушают свою страну исподволь, осторожно, а наши, да и вон Европа, будто некое соцсоревнование впрямь затеяли. Так что, при всех этих скотствах похоже первыми рухнем опять мы, затем вон хранцузы с онбличанами, и лишь затем, последними, наши заокеанские друзья, которые всё это некогда и затеяли — вероятно видя в том свой профит; длиннорогие архары тонкорунные редкостные — да будет позволена мне тут такая дипломатическая эскапада в их адрес.
![[ uploaded image ]](/up/17-06/11-8754-768.jpg)
Наша сила, наша молодость, такая вечная тогда. Бывшая там навсегда.
Наша радость. Остаётся лишь наша боль,
и наш опыт всего —
что так скоро станет столь ненужным,
несуществующим более. Нигде больше тут.
И наша любовь. К столь многому, что было тогда.
И ни теперь уж нет, ни впредь ничего подобного не будет вовек.
Зачем она была?
Зачем была та красота, окончательно утраченная в этом мире,
если она не умеет себя сохранить в нём,
столь бессмысленном, жесточайшем из всего в своей предельной бездумности.
Сознание — нескончаемая трагедия созидающего начала,
обречённого погибнуть внутри разрушающего всеобщего.
Без надежд на победу тут.
Тем более без обещаний чего-то далее.
Кроме тех, что мы сами изредка отваживаемся себе давать.
Как иллюзорный, нарочно придуманный выход из нашего кромешного отчаяния.
Единственный из многих, кто были удивлены этим варварским, катастрофически неэтичным (в их фальшивом стремлении к принижению своего и всеобщего достоинства, якобы ради демократии вездесущей, к её ногам; при том предоставляя всем не более чем выбор, вот ныне, между весьма сомнительными ногами мистера Трампа либо миссис Клинтон) обрядом новых американских дикарей,
что истребили прежние благородные в силу их искренности и неиспорченности дотоль народы континентов сих, но ради своей выгоды так и не отважились последовать его, сменившего античность на номадность Кассия Марцелла, свободе выразить недоумение: отчего святыни, в вашем понимании, должны быть непременно попраны?
Впрочем, наши ведь дикари куда хуже. Те разрушают свою страну исподволь, осторожно, а наши, да и вон Европа, будто некое соцсоревнование впрямь затеяли. Так что, при всех этих скотствах похоже первыми рухнем опять мы, затем вон хранцузы с онбличанами, и лишь затем, последними, наши заокеанские друзья, которые всё это некогда и затеяли — вероятно видя в том свой профит; длиннорогие архары тонкорунные редкостные — да будет позволена мне тут такая дипломатическая эскапада в их адрес.