Это настолько тупо — что даже и гениально. Бальмонт плачет крупными слезами, не скрывая зависти. Это надо в рамочку — и показывать детям в школе. Символизм как он есть:
В своих произведениях символисты старались отобразить жизнь каждой души — полную переживаний, неясных, смутных настроений, тонких чувств, мимолётных впечатлений. Поэты-символисты были новаторами поэтического стиха, наполнив его новыми, яркими и выразительными образами, и иногда, пытаясь добиться оригинальной формы, они уходили в считаемую критиками бессмысленной игру слов и звуков.
Можно сказать, что символизм различает два мира: мир вещей и мир идей. Символ становится неким условным знаком, соединяющим эти миры в смысле, им порождаемом. В любом символе есть две стороны — означаемое и означающее. Вторая эта сторона повернута к ирреальному миру. Искусство — ключ к тайне.
Artifex › Согласен с вами, коллега. Существует некая магия в крайней степени идиотизма. Я называю ее: завораживающая тупость. Как та песенка про черные глаза. Это же магия! Просто нормальному человеку не верится, что есть кто-то, кто может делать или воспронимать нечто тупое вполне серьезно. Какой-то фокус, который никогда не разгадаешь. Но в данном случае, должен признаться, я больше склоняюсь ко второму вашему эритету. Мне нравится. Здорово!
— В самом взгляде этой собаки никчёмной, заметьте — но, главное, в музыке ея, — разминая папиросу, задумчиво промолвил Преображенский, — читается на удивленье много большее... не так ли, доктор Борменталь? чем у большинства наших с вами современников почтенных.
Борменталь потупился, не нашёл что ответить, и лишь потом лёгкий свет озарения окрасил его лицо — он долил из графинчика себе ещё водки и тут же быстро, подчёркнуто поспешно, залпом, решительно выпил. Как бы знаменуя этим свой так и невысказанный ответ.
— Милейший, вы что ж это, стало быть, за здравие их?.. — оторопел Филипп Филиппович. И, видя как ассистент его отрицательно мотнул головой, осёкся. Понимая, что продолжать в таком случае эту мысль было б несколько необдуманно.
За окном, будто подтверждая, снова гавкает собака. Что можно счесть за нечто большее чем пустое совпаденье — лишь раз в полгода, не чаще, она тут появляется, даёт концерты свои.
Очень, весьма неплохой был актёр Владимир Толоконников. Жаль, так жаль, но он умер в позапрошлом году. Умер, играя, кстати. Попытаемся не забыть о нём.
Tomorrow › Заметьте его глаза здесь — всего лишь в этом кратком отрывке никчёмном. И насколько уничтожающую его заведомо роль нашли ему тогда. Знали ведь — насколько сие из разряда ролей, что раз и навсегда поставят крест на актёре, сопоставят его с этим навсегда ничтожным образом. Мы знаем немало примеров такого: как уникальнейшие типажи были стёрты подобными режиссёрскими решениями — и навсегда уж, до смерти актёров. И он, явно, пошёл на это вполне осмысленно.
Я и теперь, видя его Шарикова, понимая всё — содрогаюсь от отвращения. И осознаю его безупречность, талант. Самоотверженность. Приятно играть мудрого демиурга Филиппа Филипповича, рафинированного интеллигента Борменталя... да что там, не должно, смертный грех играть кого-то столь противного своей собственной природе — лицедейство, бесовство это.
Человек добровольно пошёл на смерть, на проклятие со стороны общества, на вечные ассоциации такие со стороны вот шариковых столь многих вокруг. На мученичество. Осознанно.
Поглядите в его глаза — там куда большее, обратное этой роли.
Tomorrow › Он ведь после этой роли и не сыграл ничего толком потом?
Ну да, понятно — потом наступила пропасть 90-х и далее...
Как знать, может знал он, чувствовал. Что пусть хоть собаку, простите, вовсе другое имею в виду: куда хуже чем собаку, последнюю гадину, которой лишь человек редкостный особый может стать, обрадовавшись наделённости своей небесами столь многими, поистине грандиозными возможностями для предательства природы своей, служенья Сатане (о чём, собственно, в одном из многих своих параллельных смыслов там Михаил Афанасьевич) — это последний шанс тут хоть кому-то потом показать своё глубинное понимание. Иначе никто и не вспомнит. Как погибли миллионы потом, после развала страны — и никто не помнит их имён. Как тех майя и прочих — тупо утилизировали пришедшие конкистадоры предприимчивые.
Важно теперь запомнить его так: не глупо ассоциируя с ролью, персоной вручённой, напяленной маской — а обратно ей.
В отдалении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах смотровой. Седой же волшебник сидел и напевал: — «К берегам священным Нила...» Пёс видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек, настойчивый, всё чего-то добивался в них, резал рассматривал, щурился и пел: — «К берегам священным Нила...»
И как отвратительно поздно они сняли этот фильм. И, главное, осмелились (или соизволили?) опубликовать его текст. 1925–1988: понимание это он материализовал для них тупых в виде текста, доступного им всем, в самом начале молодой советской республики — а дошло оно до них только к самому концу этого цивилизационного проэкта. О чём он там как раз особо предупреждал: братцы, да у вас же Шариковы и Швондеры узурпировали эту, в целом интересную задумку братства людей на земле имени социалистов-утопистов древности, начиная с тов. Платона, да и до него. Я в СССР ни фильма не помню, ни книги. Зато прекрасно помню первое (sic!) общедоступное нам официальное издание «Мастера и Маргариты» уже в 80-х лишь только — когда они совсем всё разрешили, включая наркомафию свою и проституцию, бандитизм, спекуляцию и рэкет, соблаговолили милостиво — не раньше.
В своих произведениях символисты старались отобразить жизнь каждой души — полную переживаний, неясных, смутных настроений, тонких чувств, мимолётных впечатлений. Поэты-символисты были новаторами поэтического стиха, наполнив его новыми, яркими и выразительными образами, и иногда, пытаясь добиться оригинальной формы, они уходили в считаемую критиками бессмысленной игру слов и звуков.
Можно сказать, что символизм различает два мира: мир вещей и мир идей. Символ становится неким условным знаком, соединяющим эти миры в смысле, им порождаемом. В любом символе есть две стороны — означаемое и означающее. Вторая эта сторона повернута к ирреальному миру. Искусство — ключ к тайне.
Борменталь потупился, не нашёл что ответить, и лишь потом лёгкий свет озарения окрасил его лицо — он долил из графинчика себе ещё водки и тут же быстро, подчёркнуто поспешно, залпом, решительно выпил. Как бы знаменуя этим свой так и невысказанный ответ.
— Милейший, вы что ж это, стало быть, за здравие их?.. — оторопел Филипп Филиппович. И, видя как ассистент его отрицательно мотнул головой, осёкся. Понимая, что продолжать в таком случае эту мысль было б несколько необдуманно.
Я и теперь, видя его Шарикова, понимая всё — содрогаюсь от отвращения. И осознаю его безупречность, талант. Самоотверженность. Приятно играть мудрого демиурга Филиппа Филипповича, рафинированного интеллигента Борменталя... да что там, не должно, смертный грех играть кого-то столь противного своей собственной природе — лицедейство, бесовство это.
Человек добровольно пошёл на смерть, на проклятие со стороны общества, на вечные ассоциации такие со стороны вот шариковых столь многих вокруг. На мученичество. Осознанно.
Поглядите в его глаза — там куда большее, обратное этой роли.
Ну да, понятно — потом наступила пропасть 90-х и далее...
Как знать, может знал он, чувствовал. Что пусть хоть собаку, простите, вовсе другое имею в виду: куда хуже чем собаку, последнюю гадину, которой лишь человек редкостный особый может стать, обрадовавшись наделённости своей небесами столь многими, поистине грандиозными возможностями для предательства природы своей, служенья Сатане (о чём, собственно, в одном из многих своих параллельных смыслов там Михаил Афанасьевич) — это последний шанс тут хоть кому-то потом показать своё глубинное понимание. Иначе никто и не вспомнит. Как погибли миллионы потом, после развала страны — и никто не помнит их имён. Как тех майя и прочих — тупо утилизировали пришедшие конкистадоры предприимчивые.
Важно теперь запомнить его так: не глупо ассоциируя с ролью, персоной вручённой, напяленной маской — а обратно ей.
И как отвратительно поздно они сняли этот фильм. И, главное, осмелились (или соизволили?) опубликовать его текст. 1925–1988: понимание это он материализовал для них тупых в виде текста, доступного им всем, в самом начале молодой советской республики — а дошло оно до них только к самому концу этого цивилизационного проэкта. О чём он там как раз особо предупреждал: братцы, да у вас же Шариковы и Швондеры узурпировали эту, в целом интересную задумку братства людей на земле имени социалистов-утопистов древности, начиная с тов. Платона, да и до него. Я в СССР ни фильма не помню, ни книги. Зато прекрасно помню первое (sic!) общедоступное нам официальное издание «Мастера и Маргариты» уже в 80-х лишь только — когда они совсем всё разрешили, включая наркомафию свою и проституцию, бандитизм, спекуляцию и рэкет, соблаговолили милостиво — не раньше.