Раньше в книгах широко использовалась
разрядка — пожалуй, чаще чем курсив. Её назначение было схоже, но для интонационного выделения отдельных слов, демонстрации их особого смысла, значимости, она, на мой взгляд, подходит куда лучше.
Курсив как-то снижает серьёзность слова, рукописное более преходяще, чем печатное. А разрядка...
— Ты... знаешь что, мальчик? ты не умирай... ты сам подумай (ты ведь уже рисуешь букву, значит, можешь подумать сам): очень глупо умереть, зная одну только букву «ю» и ничего больше не зная... Ты хоть сам понимаешь, что это глупо?..
— Понимаю, отец...
И как он это сказал! И все, что они говорят — вечно живущие ангелы и умирающие дети — все это так значительно, что я слова их пишу длинными курсивами, а все, что мы говорим, — махонькими буковками, потому что это более или менее чепуха.
Причём, в первом издании «Москвы—Петушков» 1990 года это было дано не курсивами, а именно разрядкой (за неимением, вероятно, в кооперативной наборной кассе СП «Интербук» гарнитуры Баскервиль соответствующего курсива). И её в поэме было много. Вот образец особого стиля.
Пока пробно. К интерфейсу не прикручиваю.
Но это же не повод запрещать эти виды выделения, м? Как не повод, наверное, запрещать кавычки и вопросительные знаки — опасение, что отныне каждое слово в тексте нация станет на радостях заключать в кавычки и прикручивать вопрос.
А так современным людям разрядка ни к чему. Как и прописные буквы, в общем, в начале предложений. Ну не возникает при современном популярном упрощённом типе мышления необходимости как-то хоть изредка выделять отдельные слова. И это правильно, ведь всё, что мы говорим, — заслуживает быть написанным махонькими буковками, потому что это более или менее чепуха.