Однажды в «Казбеке», где я выступал после часу ночи, отворилась дверь. Было часа три. Мне до ужаса хотелось спать, и я с нетерпением смотрел на стрелку часов. В четыре я имел право ехать домой. Неожиданно в дверях показался белокурый молодой англичанин, немного подвыпивший, веселый и улыбающийся. За ним следом вошли еще двое. Усевшись за столик, они заказали шампанское. Публики в это время уже не было, и англичане оказались единственным гостями. Однако, по кабацкому закону, каждый гость дарован богом. Всю артистическую программу нужно было с начала и до конца показывать этому единственному столику. Меня взяла досада. Пропал мой сон, — подумал я. — Тем не менее, по обязанности, я улыбался, отвечая на расспросы белокурого гостя. Говорил он по-французски с ужасным английским акцентом и одет был совершенно дико, очевидно, из озорства. На нем был серый свитер и поверх него смокинг. Музыканты старались. Гость, по видимому, богатый, потому что сразу послал оркестру полдюжины бутылок шампанского. «Что вам сыграть, сэр?» — спросил его скрипач-румын. Гость задумался. «Я хочу одну русскую вещь, — нерешительно сказал он, — только я забыл ее название: там-там-там-там». Он начал напевать мелодию. Я прислушался. Это была мелодия моего танго «Магнолия». Угадав ее, музыканты стали играть. Мой стол находился рядом с англичанином. Когда до меня дошла очередь выступать, я спел ему эту вещь и еще несколько других. Англичанин заставлял меня бисировать. После выступления, когда я сел на свое место, англичанин окончательно перешел за мой стол и, выражая мне свои восторги, сказал: «Вы знаете, у меня в Лондоне есть одна знакомая русская дама. Лэди Деттердинг. Вы не знаете ее? Так вот, эта дама имеет много пластинок одного русского артиста». И он с ужасающим акцентом произнес мою фамилию, исковеркав ее до неузнаваемости. «Она подарила мне эти пластинки. Почему я и попросил вас спеть эту вещь». Я улыбнулся и протянул ему свою визитную карточку, на которой стояло «Александр Вертинский». Изумлению его не было границ. «Я думал, что вы поете в России, — воскликнул он. — Я никогда не думал встретить вас в таком месте». Я терпеливо объяснил ему, почему я пою не в России, а в таком месте. Мы разговорились. Прощаясь со мной, англичанин пригласил меня на следующий день обедать в «Сирос». В самом фешенебельном ресторане Парижа «Сирос» к обеду надо было быть во фраке. Ровно в 9 часов, как было условлено, я входил в вестибюль ресторана. Метрдотель Альберт, улыбаясь, шел мне навстречу.
    — Вы один, месье Вертинский? — спросил он.
    — Нет, я приглашен.
    — Чей стол? — заглядывая в блокнот, поинтересовался он.
    Я замялся. Дело в том, что накануне мне было как-то неудобно спросить у англичанина его фамилию.
    — Мой стол будет у камина, — вспомнил я его последние слова.
    — У камина не может быть. Этот стол резервирован на всю неделю и не дается гостям.
    В это время мы уже входили в зал. От камина, из-за большого стола с цветами, где сидело человек 10 каких-то старомодных мужчин и старух в бриллиантовых диадемах, легко выскочил и быстро шел мне навстречу мой белокурый англичанин. На этот раз он был в безукоризненном фраке. Еще издали он улыбался и протягивал мне обе руки.
    — Ну вот, это же он и есть, — сказал я обернувшись к Альберту.
    Лицо метрдотеля изобразило священный ужас:
    — А вы знаете, кто это? — сдавленным шепотом произнес он.
    — Нет — откровенно сознался я.
    — Несчастный, да ведь это же принц Уэльский*.