Курсы лекций, построенные на материале цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» и прочитанные в Тбилисском государственном университете в 1984–1985 годах.
Текст,
магнитофонные записи,
онлайн.
Если обратиться к
философии жестокости™, то, вкратце, это: «Косноязычный для ослабленных». Поясню чуть ниже. А вообще, это самый интересный собеседник, которого можно было повстречать за прошедшие 30 лет. В отличие ото всех прочих, он мыслит о действительно важных вещах, настоящих, стоящих того, чтобы о них мыслить. И потеря каждого из нас, что мы не имеем возможности личного с ним общения. Но удача, что его живое мышление, в протяжённости реального времени, осталось для нас хотя бы на плёнке.
Если не хотите очень медленно, со скоростью неторопливой лекции, продираться через рассуждения — читайте стенограмму. Но, право же, этот мыслитель заслуживает того, чтобы слушать его голос. Человек огромного личного обаяния.
Поясняю. Философ долго, с многочисленными повторами разжёвывает нерадивым советским студентам одни и те же наблюдения, и, разжевав, разжёвывает заново. Пространно и утомительно поясняет места, совершенно не требующие никаких пояснений, ибо такие важные, базовые, основополагающие вещи должны быть понятны инстинктивно — а иначе не сможет быть понято ничто прочее. Тезисы, которые вот-вот привели бы к весьма разносторонним и глубоким выводам — бросает неразвитыми, переходя к чему-то иному. Наблюдения даёт разрозненно, бессистемно, зачастую не приводя их вообще к каким-либо выводам, тогда как в любой ситуации, в том числе и стандартной: «А вот это заблуждение, как обычно, потому что мыслительная работа просто не была проделана» — бывает нелишне непременно проделать уже свою работу, найди конкретные причины, отчего в данном случае взятый субъект не проделал должную работу и какие уроки из этого полезно извлечь. Зачастую мысль строится излишне категорично, философ отказывается рассматривать доказательства и обстоятельства своего утверждения, даёт его аксиомой —
излишне не потому что оно неверно, но потому что разбор, осмысление, дало бы куда больше, было бы куда интереснее, чем простая инвентаризация. Выбор определений зачастую не самый удачный, могущий лишь запутать студента, не готового к мышлению в таком ключе, к тому чтобы автономно, самостоятельно проделать всю работу в описываемом направлении — так и выскакивает постоянно автоматический редактор, непроизвольно подсказывающий более точное слово.
После долгого и осмысленного слушания, при котором успеваешь в паузах между словами рассмотреть сказанное и так и этак, и найти и подтверждения, и дополнения, и применить к реальному жизненному опыту, и контраргументы и контраргументы на них самих... то и дело возникает мысль: «Постойте, это конечно всё здорово и правильно сказано, но, чёрт возьми, я вообще рассчитывал на какие-то откровения, новые вещи, а не на указывание на то, что как бы и так уже известно и давно проработано».
И всё же, в этой руде полно крупинок золота. Тогда как бессчётное количество других текстов — лишь пустая порода.
Одно жаль — что любые попытки теперь осмысливать сказанное Мерабом Мамардашвили лишены главного — диалога с ним самим, в котором он бы мог лично скорректировать все дальнейшие, производные от его, рассуждения. Но не так ли именно он сам работает над материалом Пруста — стало быть, возможно?
Куда бы она ни посмотрела — везде была вода, а тут вдруг — рука появилась и вынула её из аквариума. Так вот, для Пруста существует ситуация этих стеклянных перегородок, которые являются непроходимыми. То есть то, что по эту сторону стекла, невидимо и оттуда тоже, и только какие-то события, называемые реальностью, могут переносить события из одного мира в другой.
Лев Шестов говорил (вернее, повторял известную истину; к сожалению, не часто повторяют ее), что есть некоторые совершенно личные вещи, которые только лично можно иметь или пережить. Совершенно личной вещью является смерть. Умереть можешь только ты сам, за тебя никто не может умереть, и ты за другого не можешь умереть – совершенно личный акт. Абсолютно личный. И вторым личным актом является акт понимания. Можешь понять только ты сам. Вместо тебя никто понять не может.
Значит, пометьте: неизвестная родина, patrie inconnue. То есть у каждого художника есть уникальное видение мира, носящее индивидуальный акцент. Оно (видение) как бы услышано не здесь, не в этом мире, а есть отголосок, сохраненный звук неизвестной родины. Или «воспоминание о внутренней родине». И она всегда тождественна себе (эта внутренняя родина), всегда независима от намерений самого художника, от его сознательных построений, или от его построений, контролируемых волей и сознанием. Ну, конструкции – книгу ли ты пишешь, ты контролируешь ее построение, и это – независимо, поверх различия сюжетов, которые обрабатывает художник.
Чудовищно для нас сталкиваться с тем, что Россия действительно живёт в этой навязчивой дурной бесконечности™ Гегеля. Продолжает пережёвывать уже сто раз срыгнутое в XIX веке.
В школе наша милая учительница русской литературы никак не могла заставить меня читать всех этих Салтыковых-Щедриных положенных по программе. Тогда я не понимал, почему меня от них органически воротит, только теперь, спустя годы, понимаю: они всё своё творчество посвятили борьбе с социальными недугами, которые для меня в 80-х годах двадцатого века были уже в далёком прошлом, пройденном, осмысленном и не имеющим более интереса. Не я сам это прошёл, понятно, но культура, которую я наследовал. А наследовать — значит, владеть. Как неинтересны на пороге XXI века размышления: почему рабовладение, модные в средневековье сжигания на кострах во славу Христа красивых женщин, и казарменный тоталитаризм образца XX века, от Троцкого до Пол Пота — зло. Как неинтересна таблица умножения. Пройдено, интегрировано, забыто.
И вот теперь умами сограждан снова овладели терзания по поводу барства, бесправия народа, хамства нуворишей, беззакония в делах и головах, курса, уверенно взятого государством не на развитие, а на развал и гибель — в XXI веке, чёрт возьми. И вроде крепостное право отменяли, и холопство упраздняли, и буржуинов с попами-мракобесами прогоняли, и диктатуру несколько мягче делали, и дошли до того, что науку и культуру даже отчасти развивали...
Воистину, гений повторений продолжает основательно вытаптывать несчастную территорию.