Ты конёк вороной Передай дорогой Что я честно погиб за рабочих
Текст песни защищён законами об авторском праве и не может быть опубликован целиком.
И знаете, я имел честь видеть одного из этих героев. Я был совсем мелкий и блондин, а он был старый, лысый, уж отчасти сморщенный, но по-прежнему ловкий (прямо как ваши Роберт Хайнлайн и Хантер Томпсон). Дядя моей бабушки. Дядя Толя. Он рассказывал немного про Гражданскую. В частности про эпизоды, про которые вовсе умалчивала советская идеология.
Friendly fire. There ain't no such thing as a friendly fire.
Как они половину дня были под артобстрелом, и многих убило, а потом выяснилось, что били по ним свои же.
Для меня это было откровением — я был в том возрасте, когда война: это про то как храбрые наши беспощадно убивают всяких негодяев, ну, как в детских книжках. В том смысле, что войну ведут взрослые, а они умные и всё делают правильно.
Кажется, потом об этом не то Андреев, не то Аверченко тоже писали.
Он был классный и добрый, но я понимал, что совсем его не понимал: он был для меня совершенный инопланетянин (имея тот опыт, что имел, и которого вовсе не было у меня, только появившегося в этом, как потом выяснилось, иногда довольно жестоком, мире).
Первая песня, что я выучил наизусть, года эдак в три. И пел всем, радуясь новому для себя чуду приобщения к эпосу, лежащей в истоке всей цивилизации, породившей её, по сути, уже в прочих формах, традиции аэдов.
Потом, много позже, мне передали, что случайно оказавшийся в нашем обществе профессор музыки, выслушал меня внимательно и отметил, у детёныша безупречный слух, как вы этого добились? Но было уже поздно: когда мне запоздало открыли этот мой талант, я уже много пил и всё, разумеется, утратил.
Но песнь так и осталась первой, любимой.
Там вдали за рекой уж погасли огни В небе ясном заря разгоралась Сотня юных бойцов Из будёновских войск Из разведки назад возвращалась
Помню, в мои три года меня тогда беспокоило явное математическое несоответствие. Как же так, ведь это очень важно, что теперь 99. Это всё, чёрт вас возьми, меняет. Об этом же песня.
И ещё очень визуально насыщенная поэтика. И, заметьте, я её уж сравнил с теми двумя гомеровскими вещицами, пьесками — та же героика, настолько же возвышенная, если даже не более.
Я не знаю, как можно было всё это забыть, как все эти новые люди строят себе мир, в котором эта боль, это понимание, эта память им не знакома. И вновь наступают на эти же грабли. Человечество безнадёжно, будучи неспособно учиться даже на своём смертельно ясном опыте. Продемонстрировав это даже в нашу эпоху, когда, казалось бы, все технические средства для сохранения этой памяти — в его распоряжении.
