Долго искал, где я мог это прежде слышать: то ли у греков тех, то ли у Мераба, их проекции на наше время, двадцатый век.
И только в этом году встретил в его лекциях, очень вероятно что и снова, поскольку много лет как те магнитофонные записи, что были у меня, оказывается были не единственными и относительно последовательными — а мешаниной обрывков; и только недавно сумел найти более полную и упорядоченную редакцию.
А что такое время? Простое интуитивное определение времени как такового: время есть отличие предмета от самого себя. А пространство есть отличие одного предмета от другого предмета.
Повторяю, пространство есть различённость предметов, а время есть отличие предмета от самого себя. То есть единственное, что отличает предмет от самого себя, есть время. В этом случае – когда мы в чистом виде это понятие выделяем; предельное различие, минимальное – это отличие его от самого себя. Предметы в пространстве могут отличаться многими свойствами друг от друга. Но различие как таковое их друг от друга есть пространство.
М. К. Мамардашвили — Психологическая топология пути Лекция 11, 15.05.1984
Корреспондент Sputnik побеседовал о наследии философа Мераба Константиновича Мамардашвили с Андреем Парамоновым, научным сотрудником Института философии РАН, доцентом Высшей школы экономики
Андрей Парамонов — давний участник издательских проектов Фонда Мераба Мамардашвили. Наша встреча проходила в каком-то смысле «под знаком» Мераба Константиновича. Мы беседовали в кафе, и звуки вечернего города, музыка, случайные голоса с соседних столиков наложились на диктофонную запись. В результате беседа расшифровывалась с трудом — как и хрупкие магнитофонные записи лекций Мамардашвили. В разговоре мы часто возвращались к нескольким крупным «мамардашвилиевским» темам, кружили вокруг них. Таким причудливым движением «по спирали» знаменита речь самого философа.
Бюрократия самая опасная и самая стойкая часть общества. Она может, буквально, лишить человека жизни, не убивая его. Она может лишить человека власти, средств к существованию, даже идентичности, как принято сейчас говорить. Но все же и они тоже люди. И чтобы им жилось лучше, в средневековой Италии придумали такой стол для работы с документами. Ну, что-то навроде рабочего стола бюрократа. Да, так и назову пост — рабочий стол бюрократа!
Как говорили в пору моей молодости: пусть тут полежит.
МАМА НЕ ГОВОРИ ГРОМКО ОТ ЭТОГО ЗАСЫХАЮТ ДЕРЕВЬЯ. Одна из проблем, которую нельзя решить высокоточными ракетами, — миллиарды недорослей, недоучек, недоразвитков. Примитивные народы умели воспитывать своих мальчиков и девочек. Простая культура целиком влезала в одну голову, и в каждой голове были необходимые элементы этики и религии, а не только техническая информация. Культура была духовным и нравственным целым. Естественным примером этой цельности оставались отец с матерью. Сейчас они банкроты. Тинейджер, овладевший компьютером, считает себя намного умнее деда, пишущего авторучкой. Мир изменился, каждые пять лет он другой, и все старое сбрасывается с корабля современности. Растут миллиарды людей, для которых святыни, открывшиеся малограмотным пастухам, не стоят ломаного гроша. Полчища Смердяковых, грядущие гунны, тучей скопились над миром. И они в любой день готовы пойти за Бен Ладеном или Баркашовым. Записку Иконникова гунны не прочли (а если б и прочли — что им Иконников? Что им князь Мышкин?). Судьбу Другого они на себя не возьмут… Одно из бедствий современности — глобальная пошлость, извергаемая в эфир. Возникает иллюзия, что глобализм и пошлость — синонимы. И глобализм уже поэтому вызывает яростное сопротивление. Не только этническое. Не только конфессиональное... Одна из особенностей великих культурных миров — способность к историческому повороту, переходу от расширения вовне к внутреннему росту, от захваченности центробежными процессами к созерцанию духовного центра и покаянию за отрыв от него…. Лидерами станут страны, которые лучше других сумеют создать новый стиль жизни, включить паузу созерцания в череду дел, избавиться от лихорадки деятельности, от «блуда труда, который у нас в крови» (Мандельштам). Пионерами могут быть и большие и маленькие страны, сильные и слабые. Мы не знаем, кто вырвется вперед. Но начинать должны все. Решающей становится не экономика, а педагогика, начиная с детского сада. Дети схватывают начатки нового быстрее взрослых. Я вспоминаю слова девочки четырех лет: «Мама, не говори громко, от этого засыхают деревья»…. С самого раннего детства можно воспитывать понимание радости, которую дает созерцание. И это подготовит людей к переоценке ценностей, к переходу от инерции неограниченного расширения техногенного мира к цивилизации созерцания, духовного роста и равновесия с природой. Если мы будем просто звать людей ограничить свои потребности, ничего не выйдет, кроме раздора. Петр кивнет на Ивана, Европа на Америку, Азия на Европу. Поворот может дать только открытие ценности созерцания, паузы созерцания в делах, в диалогах и дискуссиях, в развитии мысли… Школа не может отвлечься от сегодняшнего дня, не может не готовить программистов, юристов, менеджеров. Но сегодняшний день скоротечен, и течение несет его к смерти. Слово «кала» на санскрите — омоним: и время, и смерть. Культура, не нашедшая опоры в вечном, падет под напором перемен. Школы могут и должны учить паузе созерцания: через искусство, через литературу. Со временем — используя телевидение, если оно повернется к величайшей проблеме века. ™ Григорий Соломонович Померанц (13 марта 1918, Вильно, Литва — 16 февраля 2013, Москва, Россия)
Всякий философ есть шпион (я, во всяком случае, так себя ощущаю) — только неизвестно чей. К тому же еще одно качество шпиона есть у художника и у философа. Он по клочьям: записки, впечатления... — должен восстанавливать правду. И антенны должны быть все время настроены на улавливание того, что отличается от сказанного. Тебе сказали одно, а ты должен вылавливать другое, ты увидел одно, а должен увидеть другое и т. д.
И у такого занятия есть еще такое качество: шпион должен быть похож на нормального гражданина. У него — сознание шпиона. Обычно шпионы работают бухгалтерами, инженерами, часовщиками и т. д. Иногда философами. И в том, что я говорю, есть очень важная вещь. У художника и у философа (я сказал уже, что художник принадлежит неизвестной родине) есть всегда искушение носить колпак той родины. Действительное философское понимание своего призвания требует от художника быть в жизни таким же, как и все остальные. Хороший шпион должен быть таким же, как и все остальные.
Флобер говорил, что в нормальной жизни, в повседневной жизни нужно быть респектабельным буржуа — для того чтобы в своем искусстве быть совершенно свободным. А вы просто вспомните по своим впечатлениям, по себе тоже, насколько сильно искушение быть и внешне художником и насколько часто оно реализуется. Это нарушение некоторых гигиенических правил артистического мировосприятия. [...]
Не нужно носить шапку неизвестной родины. Нужно носить шапку той родины, где живешь как нормальный гражданин. Потому что попытка надеть колпак неизвестной родины приводит к вырождению твоего артистического или философского таланта. Вместо того чтобы видеть реальность, ты видишь всегда самого себя.
Я изначально тогда, принявшись эти лекции его по поводу Пруста слушать, спросил себя: что за странный выбор? При его разносторонней эрудиции, знании всей современной мировой культуры, важнейших языков: вот он уж и Данте там цитирует к этому моменту с неплохим итальянским произношением, не только, как прежде, французские термины и выражения... даже нечто такое немецкое местами, впрочем, английский один термин как раз на слух не уловил, надо б найти его в тексте, как вот недавно уточнил грузинский — отчего б ему, при столь схожих моделях, что он рассматривает, не выбрать было тогда того же Кастанеду?
Тем более что он и Вен. Ерофеева даже оказывается читал (кто слушал, тот знает, там забавные такие ремарки, он реально воспринимал его не более чем смешным алкашом таким), и даже скорее в первых французских изданиях.
Это то самое искусство сталкинга: быть незаметным, неразличимым среди толп обывателей. Помните, ещё в СССР нам рассказывали про ниндзя, синоби: важнейшим столпом их мастерства было: всю жизнь прожить среди обычных японских лавочников и ремесленников, ничем себя не выдавая до момента, когда потребуется использовать своё искусство воина.
Ещё заметьте старомодность воззрений его эпохи. Это для их поколения ещё были привычны Маяковский с его бантом на шее в стиле вон друзей Незнайки, в жёлтой кофте, которого тогда ещё Майк застукал везущим пятнадцать мешков моркови на рынок, все эти прочие странные поэты-шестидесятники... Уже в нашем поколении это стало общим знанием: то, что он преподаёт студентам чуть старше нас: что только полный абсолютный дурак станет одеваться вызывающе, стараться выглядеть по-неуставному, чтоб выразить свою непохожесть на всех вокруг себя. Потому что к нашему взрослению времена стали настолько жёстче, что уж не до подобных странных глубокомысленных откровений стало.
И ещё, он как всегда здесь применяет отчаянно негодящиеся, неверные, ломающие всё слова. Это не шпион категорически. Это обратное: это редкий как раз патриот нашей общей настоящей истинной родины. Что один только и помнит её, знает о ней, любит её. Посреди толп тупых безмозглых предателей, у которых вообще нет никакой родины. Им такие вещи безразличны. Им скажут уничтожить тут всё: они только спросят, достаточно ли им за это заплатят.
В этом отношении нахожу его сходство с Гераклитом Тёмным. Что намеренно, говорят, настолько коверкал слова выражения своих мыслей, дабы никто кроме посвящённых в мистерии и близко не понял их смысла.
Дьявол — это внутривидовая агрессия. И межвидовая, но реже. Стремление намеренно, вполне осознанно, причинить страдание другому сознанию. Часто ради неких эфемерных общих абстрактных благих целей. Чаще более честно — для своего удобства. Особенно, когда вред максимален, а пользы даже для наносящего никакой. Это дефект мира. Дефект сознания. Как если б деталь машины принялась разрушать её. Это рак, что пожирает обречённый организм, неспособный с ним ничего уж поделать.
Бог — это кооперация. Стремление найти модель совместных действий, при которой всем будет куда больше пользы, чем если б каждый действовал врозь и против всех.
Первое тут всегда, неизбежно побеждает второе. Иначе уже с доисторических времён планета жила б как одна семья. Счастливая при том.
Образ действий первого всегда более выгоден. Оттого неизменно побеждает образ действия второго. Тот же, всегда проигрывая тактически, явлен лишь в отдалённом, стратегическом плане, как некая светлая идея, тоска по счастью, идеальному устройству мира. Невоплощённая, и оттого особо притягательная.
Наш мир поражён злом. И счастлив лишь в те редкие моменты, когда на время забывает об этом.