Валентин Катаев — Алмазный мой венец (1975–1977)
— Позвольте; наперёд решите выбор трудный:
Что вы наденете, жемчужную ли нить,
Иль полумесяц изумрудный?
— Алмазный мой венец.
Валентин Катаев — Алмазный мой венец [PDF]мемуары, СССР, НЭП, Булгаков, Олеша, Пастернак, Есенин, Маяковский, Ильф, Петров, Бабель, Мандельштам, внезапно Крупская [×]Вот и прошло с наших дней до Булгакова, Ильфа и Петрова, и всех прочих, столько же, сколько от них тогда до Пушкина. И его столь же многочисленных весёлых собутыльников.
«Вы говорите, время идёт. Безумцы, это вы проходите».
Лето умирает. Осень умирает. Зима — сама смерть. А весна постоянна. Она живет бесконечно в недрах вечно изменяющейся материи, только меняет свои формы.
мемуары СССР НЭП Булгаков Олеша Есенин Маяковский Ильф Петров внезапно Крупская
альпинист / деревянный солдатик — Николай Тихонов
арлекин — Павел Антокольский
биограф синеглазого — Владимир Лакшин
босоножка — Айседора Дункан
брат — Евгений Петров
брат друга — Михаил Файнзильберг (брат Ильи Ильфа)
будетлянин — Велимир Хлебников
вратарь — Алексей Хомич
вьюн — Алексей Кручёных [1]
главный редактор — Фёдор Раскольников («Красная новь»)
девочка — Валентина Грюнзайд (жена Евгения Петрова)
друг — Илья Ильф [1] [2]
дружочек — Серафима Суок
жена птицелова — Лидия Суок
ключик — Юрий Олеша
колченогий — Владимир Нарбут
Командор — Владимир Маяковский
конармеец — Исаак Бабель
королевич — Сергей Есенин
лада — Ксения Синякова
литературный критик — Пётр Коган
молодая жена убитого поэта — Зинаида Шишова
мулат — Борис Пастернак
наследник — Лев Славин
некто, скупавший по дешевке дворцовую мебель — Алексей Толстой
пошляк, сравнивший ключика с Бетховеном — Виктор Шкловский
поэт-классик — Георгий Шенгели
птицелов — Эдуард Багрицкий
синеглазка — Елена Булгакова (сестра М. А. Булгакова)
синеглазый — Михаил Булгаков
соратник — Николай Асеев
старая большевичка — Розалия Землячка
сын водопроводчика — Василий Казин
футурист — Анатолий Фиолетов
художник — Пётр Митурич
штабс-капитан — Михаил Зощенко
щелкунчик — Осип Мандельштам
эскесс — Семён Кесельман
Был удивлён, узнав от Катаева, что и сам Маяковский вполне разделял моё предпочтение, отданное Вертинскому.
Для меня всё же отец жанра научной фантастики — не Уэллс, а Верн. Верн — про приключения и торжество науки, когда Уэллс — больше про социальную проблематику. Верн верил в людей и ценил человеческий разум. Уэллс был скорее его злым двойником, доппельгангером, как, впрочем, и По, и прочие Лавкрафты, он писал об обратном, настаивал на наивности гуманистического подхода. Последовавший XX век показал неожиданно, что прав оказался Уэллс.
Это мои те первые советские детские впечатления о Верне и Уэллсе. Уэллса мне открыла тогда библиотека пионерского лагеря. «Человек-невидимка», «Остров доктора Моро», «Машина времени», «Война миров»... После счастливого Верна Уэллс выглядит именно как Диккенс, тут Катаев прав:
— как обличитель пороков общества, печальный сатирик, вроде того же штабс-капитана Зощенко. Мне ближе Булгаков и Ильфопетров: у них было мужество не скрежетать зубами, а смотреть на всё с подлинным юмором.
Не забывайте те наши 80-е, тогда Диккенс, Уэллс, По, тот же Андерсен — это были мрачные тени давно отжившего прошлого, времён кризиса капитализма, что стал уж историей... Потом вдруг вернувшись снова.
Или вы и в 11 лет тоже предпочитали Уэллса Верну, Киплингу и Конан Дойлю? А мне надо б снова перечесть Уэллса через десятилетия, уж другими глазами. Слышал, о нём отзывались, как не просто о беллетристе, фантасте, но и как о мыслителе, что влиял в том числе и на политику своей страны, и многие умы там.
Да, у Верна хватало и неимоверных затянутостей, и просто второсортных книг. Прекрасно помню, как заставлял себя читать «Вокруг света в 80 дней» — слишком медленный темп, вроде того же Dumas père, которого вот вчера вспоминало семейство опоссумов Катаевых. Я тут сразу начал читать «Nulla dies sine linea» Слоника, что тогда была в бумажном виде у родителей, но для меня подобное чтение в детстве было слишком скучным, слишком взрослым. Надо же, а ведь они прочли его лет в тридцать всего — и у него сразу же нашёл множество более талантливых мест, чем у Катаева, которые больше, чаще хочется цитировать тут. В том числе и то своё давнее понимание, о котором говорил у нас тут не раз: что в наш быстрый век надобно писать в ином темпе совсем, чем тогда, чем мы привыкли, чем нас учили авторы XIX века.
Надо же, Олеша умер в 1960-м. Он уже тогда знал то, неуловимое, к чему я пришёл не сразу, уже в XXI веке. Надо сразу и его мемуары начать у нас разбирать. Довоенный СССР ценен сейчас уж тем хотя бы, что 99% живущих ныне вовсе о нём забыли, уж сформировались, не зная, каким был тогда наш мир, наши Москва, Одесса и Киев (говоря вот об этом круге: Вертинского, Паустовского, Булгакова, Ильфа и Петрова, Катаева, Олеши...)
Уже по первой странице Олеши вдруг вижу, что Катаев, видимо, был прав в своём признании, констатации, что Олеша был талантливей его:
P. S. Заметьте, как Катаев добавил вдруг не только деталей в рождение «Стульев и Телёнка», но заодно и: что наш позднесоветский чудесный фильм «Зелёный фургон» — это как раз про их автора, его братика, Петрова, его там играет Харатьян.
Как странно читать это про того, кто подарил нам эти две чудесные, ни на что не похожие, уникальные, мастерские книги, и потом в войну погиб, разбился на самолёте. Кто стал историей задолго до того, как мы родились. Кто был уж частью мира, остановившейся, законченной, неизменной.
Маленьким детям читать Уэллса, разумеется, можно, но это не имеет смысла. Чуть попозже, лет в пятнадцать/шестнадцать.
И да, кстати: не согласен с «короткими книгами». Всегда мог читать по нескольку (пять/шесть) часов подряд; сейчас так не могу, немного устаю и внимание рассеивается, но если делать паузы — то отчего бы и нет?
Как и Рабле, которого я также нашёл тогда у бабушки и тёти, и особенно жадно читал все многочисленные комментарии к тексту в конце книги, даже закладывал палец, чтоб снова вернуться туда вскоре: комментарии были часты, как и у Гашека.
А вот «20 000 лье», «Дети капитана Гранта» были уже скучнее.
Лучше, интенсивнее «Таинственного острова» лишь разве «Сердца трёх» Лондона — но, как потом узнал, он и писал его как готовый сценарий для зарождающегося тогда Голливуда. И «Затерянный мир» Конан Дойла. Вообще немного случилось с человечеством незатянутых книг. О чём как раз и Катаев с Олешей.
Фенимора Купера ж вовсе невозможно было читать без зевоты. Нет, понятно, индейцы, всё такое... но насколько ж бессмысленно затянут уж «Последний из могикан», не говоря о прочих книгах. И Майна Рида, «Всадник без головы» и «Оцеола» — это провал. А Буссенар прошёл мимо меня, был у одного из одноклассников, но он пожадничал дать мне почитать, хотя я вот быстро читал и сразу возвращал. Мне больше тогда же понравились польские социалистические индейцы Сат-Ок и Шклярский. В Польше, только отделившейся от России тогда был особый энтузиазм, энергия, вот и Олеша тоже про это вспоминает. А нам это в 80-е показали Лем и кинодилогия «Ва-банк». Джозеф Конрад ещё. Вот отчего та же МНР например не дала тогда культуре столько же, сколько и ПНР?
Меня поразил «Ким» Киплинга лет уж в 13, тогда только вышло большим тиражом то издание в мягкой обложке. Впрочем, меня уж подготовил к нему «Джура» Георгия Тушкана, и в некотором роде «Ходжа» Леонида Соловьёва. Тоже несколько затянуто, но Киплинг хорош даже когда несколько страниц у него ничего не происходит. Думаю, именно «Ким» открыл для меня восточную философию тогда, буддизм и его корни в индуизме, и слившийся с ними позже на дальнем востоке даосизм.
Да и не меня одного, вон отец британского разведчика Кима Филби, тоже разведчик той поры, но несколько менее знаменитый, даже вот сыну такое прозвище дал. Особенно удачно мне попалась эта книга в том возрасте, для которого и была написана, в возрасте Кима, в 13-15 лет. Когда подросток становится мужчиной. Когда начинает быть возможность не только событий и приключений — но и философии. К чему Киплинг и ведёт в итоге книгу, и чем её завершает.
И да, кстати: не согласен с «короткими книгами». Всегда мог читать по нескольку (пять/шесть) часов подряд; сейчас так не могу, немного устаю и внимание рассеивается, но если делать паузы — то отчего бы и нет?
Я не про то, не про читательские возможности, книга за вечер после школы, завтра надо будет вернуть её однокласснику — наша обычная норма тогда. А именно, о чём говорит Олеша, про подход со стороны автора. Нас приучили к формату «рассказ — повесть — роман», он неверен. Вот это их всё, издательское: измерять свой текст в авторских листах. Это придумано паразитами от литературы, теми, кто кормится на авторах, сам ничего не создавая всю жизнь, попутно надевая на них упряжь, в соответствии со своим уж немыслием, ленью мышления, инерцией. Тем и ценны были те же пожилой медведь с наволочкой Хлебников и прочие новаторы той революционной эпохи. Но Сталин потом всё обратил к старому имперскому порядку, прокрался к рычагам комбайна, сосредоточил рыболовную снасть и совершил ползучую контрреволюцию. Бюрократическую, заметьте: впервые в мире бюрократия стала открыто правящим классом, даже без стыдливых ширм аристократии и финансового капитала, как только что тогда до этого в Российской, Британской, Германской, Австро-Венгерской и прочих империях... даже Японской экзотической.
Заметьте, уже после того хронотопа, о котором «Алмазный венец». Катаев вообще деликатно обходит, даже в '75–77 годах, фигуру Сталина и его реформы (хотя и Мандельштам, и Бабель... не говоря уж, что и с Маяковским и Есениным всё не настолько уж ясно, как он у себя выводит), последовавшие после их развесёлого НЭПа. Передав всё же ту радость, эйфорию, что охватила их всех тогда.
О том же говорит и его приятель Катаев, вспоминая Бабеля, как раз это место уже цитировал здесь. Я когда-то очень давно говорил про это своими словами, надо будет поискать, да и не для читателей это, это скорее я записывал для себя самого, чтоб не забыть то состояние особой ясности, краткого понимания. Вот, получилось, не забыл.
Вы напомнили мне ту давнюю мою интенцию, заброшенную на несколько лет: продолжать наш каталог книг и авторов. Всё, что помимо книг — это в цивилизации в основном создаётся тупыми. Особенно политика, неосознанное и нерегулируемое государственное управление, и их инструмент война. И лишь немногие, у кого сознание отточено, упорядочено, развито, способны конструировать связный текст. О них и следует думать и говорить, находиться в том же состоянии, одном из возможных для человека, столь гибкого, разнообразного как система взаимодействия с миром.
Ещё хотел дописать голосования, тоже задуманные уже давно, но это скорее для веселья: «сыр или утёнок». Тогда сразу в тетрадку зарисовал придуманную архитектуру базы данных для голосований, но теперь ещё надо найти те листки, ну или заново придумать.
Когда все прежние разбежались, а теперь ещё и война между РСФСР и УССР, и обратно те украинцы (откуда их было у нас так много?) вряд ли вернутся, даже если и живы, лень что-то придумывать, делать, не для кого.
Надо же, а я слышал это в 80-х уже в качестве анекдота.
Умирает старый еврей. И все родственники собрались вокруг, чтоб узнать рецепт удивительно вкусного чая, что тот умел заваривать, и берёг этот секрет. Старый еврей приподымается напоследок над ложем, многозначительно и назидательно поднимает указательный палец:
— Главное, евреи, не жалейте заварки!
Оказывается, этим евреем был Исаак Эммануилович Бабель.
Причём, и заодно про Булгакова, и прочих развесёлых гудковских фельетонистов, нагрянувших к нам тогда в вечно заснеженную Москву (вот и сейчас снова, после уж майского тепла и впервые почти бесснежной зимы) преимущественно с курортов Юга.
Я давно уж отметил про себя, что РЖД — это такая новая Ост-Индская компания, государство в государстве. Вот этот клуб железнодорожников и создал тогда вдруг всю советскую литературу. Слышал, в пролетарской революции, октябрьской, и последующей Гражданской войне, как раз железнодорожные власти, став на сторону большевиков, немало поспособствовали их победе. У кого-то есть более точные сведения, источники, что могли бы подтвердить эту пока только гипотезу?
Вы удивитесь, но газета профсоюза рабочих железнодорожного транспорта «Гудок», да, та самая, существует и по сей день. Её, правда, больше не пишут Булгаков, Ильф и Петров, Катаев, Олеша и Паустовский. По понятным причинам. Непонятны только причины, отчего на смену им не нашлись в огромной многомиллионной стране другие подобные авторы, если и хуже, то чуть. Видимо, умышленная деградация продолжается, будучи запущенной тогда в 30-х.
Я тогда спрашивал: а отчего после войны не появилось новое поколение советских писателей, на смену утраченному, погибшему, этому, не считая разве двух диссидентов Ерофеева и Довлатова (и неплохих, но уж отдельной школы фантастов, такой особой дзэнской секты, вне общей традиции)? Оттого вот, что писатель чтобы был, ему нужно издательство, как председателю земного шара тогда нужен был «Садок судей» на разноцветных обоях, писать в стол — это конечно увлекательно, но это совсем уж добровольное мученичество, аутодафе, самосожжение. Впрочем, я особо привёл в начале фрагмент, где Катаев рассказывает, как заставил брата стать писателем — это место всё объясняет и без лишних пояснений.
Ну и не стоит забывать, что все они были продуктами, о ужас, именно царской России, дореволюционной замшелой. Ленин дал разночинцам, как сами они себя определяют в этих мемуарах, свободу самовыражения, не более; ему не до их свобод или несвобод было, он власть брал, и потом сражался за неё с соратниками по партии, точно так же как и Ельцин в 1990-х, а потом вдруг разом состарился и умер; Сталин её отобрал, эту свободу, тут же вскоре, десяти лет не прошло, и довольно прямолинейно, как в случае с Мандельштамом и Бабелем. Но были все они, яркие авторы советских 20-х и 30-х, плодами Российской империи, её воспитанниками, как и Лев Толстой, и даже Алексей, Горький, Чехов и Блок, Бунин, Набоков, Репин, Александр Беляев, Сикорский и Северский, Туполев и Петляков, Капица и Семёнов, Шухов и Зворыкин... десятки имён, что вы знаете. Да вот те же Багрицкий, Пастернак, Платонов, Ахматова, Цветаева...