Ох, ничего себе. Впрочем, уже тогда, в конце 90-х мы встретили те новые песни Цоя, что они нашли и издали — уже много после того, как мы тогда собрали и по многу раз прослушали, казалось, все редкие записи.
Но много лет я верил, что где-то ещё после 1990-го, после Чёрного альбома, бродят в пространствах вселенной ещё какие-то его песни... просто не пришло ещё время им выйти к людям.
Вот, запоздало столь, они выходят. Уже когда все давно перестали искать их специально, по всем палаткам звукозаписи у метро и лоткам с кассетами на тех наших рынках.
Помните, когда-то мы говорили, что вообще непонятно подчас, обращается ли поэт к женщине, или к богу. Тут явный же случай, когда прямо к богу. Потому что... ну а как?..
Потому что, ну просто в наши 15-17 лет, ну и далее 20-23, таких поисков некоего идеала девушки просто не может быть. Они смехотворны. Вон сколько их вокруг чудесных, каждая по-своему, толпами ходят. Никакой тем более тоски и ожидания чуда.
Это, не знаю, ну как в поэзии тосковать по бутылке пива. Взял полтинник, пошёл в магазин, вышел на солнышко, сел прямо тут же, на бетонные ступени сталинского ампира величественные, и открыл. И оно горькое такое, и терпкое, как надо. И наступила полнейшая гармония во всём СССР мире; включая капиталистические страны, и уж тем более соцлагерь братский дружественный.
А потом встретишь ещё и ещё, и все они удивительные.
Цой вообще был непростой поэт. Его так никто с тех пор и не понял особо. Все отчего-то слушали его поздние хиты как тогда это называли, для стадионов. А ранние альбомы не слушали, не слышали, не понимали. Когда в них как раз самый дзэн... Не знаю, уж не Майк ли, ценитель всего такого востоковедческого, направил его тогда. Или скорее та концепция перерождений буддизма работает напрямую. Кто-то уж рождается владея дзэнским мировоззрением и практиками — кто-то сколько не будет биться, ничего не достигнет. Не об этом ли тогда первые буддисты и говорили? и все последующие.
Что-то много слов сказал, не сказав главное: как донести это, о чём он тут поёт? как объяснить? То наше ощущение юности, когда мы приходим после школы, после работы, после всей ненужной суеты муравейника цивилизации к друзьям, скидываемся, идём вместе купить пива, и приходят девчонки, или играет один из нас на гитаре, или гуляем по Москве до утра... И мир такой чудесный. И впереди вся вечность, всё самое лучшее, навсегда. Тонкое ощущение абсолютной свободы и свежести мира.
беззаботность [×] — не то, это слово давно утратило свою суть, приобретя оттенки: безрассудность, легкомыслие — не мудрость, как результат многих потерь и тяжести знания
безмятежность [×] — тоже не то, это что-то из Пушкина и прочих, для красоты, такое вычурное и старомодное
предельная ясность и свобода. перед лицом мира. своей смерти. видя красоту. зная что она вечна. и в то же время скоро погибнет. и что ты погибнешь. и скоро перестанешь видеть эту красоту. навсегда. и на смену тебе придут те, кто будет уничтожать её и ухмыляться.
И вот в этот момент ясности и красоты, и понимания её скорой гибели, и что она есть... как такое может быть?.. И как это назвать, чтоб каждый смог это ощутить?
а ночью я пил воду и очень плохо спал искал окурки и наверно всех достал
Что меня всегда умиляло в раннем Цое — вот эта его енотовидность.
Мои котята такие же, бывает. И тоже очень потом стесняются: «А чего? Мы же никому ведь не мешаем, правда? Здорово же мы тут бесимся осторожно? У нас же вот наша котячья сверзадача, понимаете?! Ничего даже особо не опрокидываем, мы аккуратно веселимся». Понимаем конечно же.
Я имел в виду наверное другое всё же. Его самоирония, рефлексия высшего уровня. Хотя он тогда и говорил журналистам, что не склонен к рефлексии, в их понимании.
и это очень мило со стороны дождя
Я конечно испорчу сразу всё лирическое настроение у всех, но отчего-то вспомнилась слишком похожая другая редкая ранняя его запись. Это уже из более позднего, чего на кассетах тогда не встречалось, и только стало в mp3 в интернете попадаться лет 20 или даже всего 15 назад.
Виктор Цой — Ночной грабитель холодильников
Не исключён вариант, что это было прямой самоиронией на то.
Вот у меня как раз Енот недавно научился хищно открывать дверцу под ванной (не подсказывайте ему про холодильник, пусть сам догадается) в их новую норку, а сейчас потребовал еды, и как раз вот аккомпанирует, ест.
Приснилось на днях, что Виктор пришёл к нам, взял гитару, и поёт свои песни. И главное как раз такие, неизвестные, новые.
И вокруг полно друзей.
И тут вдруг понимаю, это же вовсе такие же никем не виданные его, новые песни. И кидаюсь к двухкассетному магнитофону, ищу вокруг на полках кассеты чтоб включить, записать, а там только мои первые заначенные ещё с СССР корейские кассеты «GoldStar» в заводской плёнке (что характерно: всю ту полиграфию вижу как живую, до малейшего цветового тона и формы букв в логотипе), рву её к чертям, ставлю на запись.
И знаю, что нет ничего ценнее.
И знаю, что он давно умер, как говорят вокруг люди... но это всё всё равно происходит сейчас. И он жив. И это не вашего глупого мема ради. Мы так тогда в самом деле, и до сих пор, чувствуем.
И зная это, особенно понимаю, что нет ничего ценнее. Его новых песен.
Просыпаюсь и понимаю: «Дебил! какие кассеты? какой двухкассетник? Какие, главное, гитары и домашние концерты, квартирники, нашего позднего СССР? 30 лет прошло! 30 лет пропасти, где сгинуло всё». Кроме нас, того, чем мы жили тогда. И что сгинет скоро вместе с нами, последними из могикан.
А этим утром приснилось вовсе по его стихам тем: «Собирайся, — скажет, — пора. Отдай земле тело». А я собираю редкие книги, что так дороги были, что хочу взять в дорогу, и те что должен успеть отдать, вернуть в библиотеку чтоб подписать обходной лист в части, перелистываю напоследок их драгоценные страницы... и понимаю снова, что ничего не смогу взять в ту дорогу, что предстоит сейчас. Не укладывается ничто по весу в дозволенные природой нормы по багажу. И, осознав это только, тут же бросаю этот сон, как ненужную суету, что претит мне вовек, и ныне.
Думаю, нас всех убили тогда. И всё что было после — лишь угасающие воспоминания о том, какими мы были славными, какими счастливыми, пока они нас тогда не убили.
Но много лет я верил, что где-то ещё после 1990-го, после Чёрного альбома, бродят в пространствах вселенной ещё какие-то его песни... просто не пришло ещё время им выйти к людям.
Вот, запоздало столь, они выходят. Уже когда все давно перестали искать их специально, по всем палаткам звукозаписи у метро и лоткам с кассетами на тех наших рынках.
Помните, когда-то мы говорили, что вообще непонятно подчас, обращается ли поэт к женщине, или к богу. Тут явный же случай, когда прямо к богу. Потому что... ну а как?..
Потому что, ну просто в наши 15-17 лет, ну и далее 20-23, таких поисков некоего идеала девушки просто не может быть. Они смехотворны. Вон сколько их вокруг чудесных, каждая по-своему, толпами ходят. Никакой тем более тоски и ожидания чуда.
Это, не знаю, ну как в поэзии тосковать по бутылке пива. Взял полтинник, пошёл в магазин, вышел на солнышко, сел прямо тут же, на бетонные ступени сталинского ампира величественные, и открыл. И оно горькое такое, и терпкое, как надо. И наступила полнейшая гармония во всём
СССРмире; включая капиталистические страны, и уж тем более соцлагерь братский дружественный.А потом встретишь ещё и ещё, и все они удивительные.
Цой вообще был непростой поэт. Его так никто с тех пор и не понял особо. Все отчего-то слушали его поздние хиты как тогда это называли, для стадионов. А ранние альбомы не слушали, не слышали, не понимали. Когда в них как раз самый дзэн... Не знаю, уж не Майк ли, ценитель всего такого востоковедческого, направил его тогда. Или скорее та концепция перерождений буддизма работает напрямую. Кто-то уж рождается владея дзэнским мировоззрением и практиками — кто-то сколько не будет биться, ничего не достигнет. Не об этом ли тогда первые буддисты и говорили? и все последующие.
Что-то много слов сказал, не сказав главное: как донести это, о чём он тут поёт? как объяснить? То наше ощущение юности, когда мы приходим после школы, после работы, после всей ненужной суеты муравейника цивилизации к друзьям, скидываемся, идём вместе купить пива, и приходят девчонки, или играет один из нас на гитаре, или гуляем по Москве до утра... И мир такой чудесный. И впереди вся вечность, всё самое лучшее, навсегда. Тонкое ощущение абсолютной свободы и свежести мира.
беззаботность [×] — не то, это слово давно утратило свою суть, приобретя оттенки: безрассудность, легкомыслие — не мудрость, как результат многих потерь и тяжести знания
безмятежность [×] — тоже не то, это что-то из Пушкина и прочих, для красоты, такое вычурное и старомодное
предельная ясность и свобода. перед лицом мира. своей смерти. видя красоту. зная что она вечна. и в то же время скоро погибнет. и что ты погибнешь. и скоро перестанешь видеть эту красоту. навсегда. и на смену тебе придут те, кто будет уничтожать её и ухмыляться.
И вот в этот момент ясности и красоты, и понимания её скорой гибели, и что она есть... как такое может быть?.. И как это назвать, чтоб каждый смог это ощутить?
Что меня всегда умиляло в раннем Цое — вот эта его енотовидность.
Мои котята такие же, бывает. И тоже очень потом стесняются: «А чего? Мы же никому ведь не мешаем, правда? Здорово же мы тут бесимся осторожно? У нас же вот наша котячья сверзадача, понимаете?! Ничего даже особо не опрокидываем, мы аккуратно веселимся». Понимаем конечно же.
Я имел в виду наверное другое всё же. Его самоирония, рефлексия высшего уровня. Хотя он тогда и говорил журналистам, что не склонен к рефлексии, в их понимании.
Виктор Цой — Ночной грабитель холодильников
Не исключён вариант, что это было прямой самоиронией на то.
Вот у меня как раз Енот недавно научился хищно открывать дверцу под ванной (не подсказывайте ему про холодильник, пусть сам догадается) в их новую норку, а сейчас потребовал еды, и как раз вот аккомпанирует, ест.
И вокруг полно друзей.
И тут вдруг понимаю, это же вовсе такие же никем не виданные его, новые песни. И кидаюсь к двухкассетному магнитофону, ищу вокруг на полках кассеты чтоб включить, записать, а там только мои первые заначенные ещё с СССР корейские кассеты «GoldStar» в заводской плёнке (что характерно: всю ту полиграфию вижу как живую, до малейшего цветового тона и формы букв в логотипе), рву её к чертям, ставлю на запись.
И знаю, что нет ничего ценнее.
И знаю, что он давно умер, как говорят вокруг люди... но это всё всё равно происходит сейчас. И он жив. И это не вашего глупого мема ради. Мы так тогда в самом деле, и до сих пор, чувствуем.
И зная это, особенно понимаю, что нет ничего ценнее. Его новых песен.
Просыпаюсь и понимаю: «Дебил! какие кассеты? какой двухкассетник? Какие, главное, гитары и домашние концерты, квартирники, нашего позднего СССР? 30 лет прошло! 30 лет пропасти, где сгинуло всё». Кроме нас, того, чем мы жили тогда. И что сгинет скоро вместе с нами, последними из могикан.
А этим утром приснилось вовсе по его стихам тем: «Собирайся, — скажет, — пора. Отдай земле тело». А я собираю редкие книги, что так дороги были, что хочу взять в дорогу, и те что должен успеть отдать, вернуть в библиотеку чтоб подписать обходной лист в части, перелистываю напоследок их драгоценные страницы... и понимаю снова, что ничего не смогу взять в ту дорогу, что предстоит сейчас. Не укладывается ничто по весу в дозволенные природой нормы по багажу. И, осознав это только, тут же бросаю этот сон, как ненужную суету, что претит мне вовек, и ныне.
Думаю, нас всех убили тогда. И всё что было после — лишь угасающие воспоминания о том, какими мы были славными, какими счастливыми, пока они нас тогда не убили.