Одна из высших песен Наутилуса. Ну, вы конечно смеётесь теперь, но я помню и прочие высшие: «Я хочу быть с тобой», «Прогулки по воде», «Падал тёплый снег», «Князь тишины», «Доктор твоего тела»... и многие ещё.
Хотя тогда, в конце 80-х, они были вообще чем-то совершенным, удивительным. Впрочем, не они одни. Время такое было. Мы ещё его помним. Скоро не останется никого, кто помнил бы.
И я отчётливо понимаю, что нет уж у поколений, родившихся в 90-х, 00-х, 10-х ни малейшей зацепки, чтоб понимать наш тот прежний мир. Для них это, как для пухлых румяных потомков сталинских карателей в 30-х — это сугубо проклятый «наш тот, наш прежний мир разроем» царизм и их априорная ненависть ко всему, что их кураторы объявили им как идеологически чуждое для них, запретное: Летов, Янка, Цой, Наутилус — как часть проклятого ими Совка™. Зато их новые Хиль, Кобзон, Пугачёва и Киркоров — прогрессивные веянья нового строя, кумиры молодых поколений.
Не знаю, можно ли как-то вообще донести, что наш 1988 год был примерно так... ну, ощущался нами тогда... лет на 300-500 вперёд от того омерзительного болота, в котором счастливо, довольно хрюкая, погрязли ныне не просто почти все — а вовсе, поголовно. Антиутопия наступила. И, судя по тому, что мы видим теперь, на контрасте с тем, что мы помним тогда — навсегда уже.
Круговая порука мажет как копоть. Я беру чью-то руку, а чувствую локоть. Я ищу глаза, а чувствую взгляд, Где выше голов находится зад. За красным восходом — розовый закат.
Скованные одной цепью, Связанные одной целью. Скованные одной цепью, Связанные одной.
Здесь суставы вялы, а пространства огромны. Здесь составы смяли, чтобы сделать колонны. Одни слова для кухонь, другие — для улиц. Здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц, И я держу равнение даже целуясь
Можно верить и в отсутствие веры, Можно делать и отсутствие дела. Нищие молятся, молятся на То, что их нищета гарантирована.
Здесь можно играть про себя на трубе, Но как ни играй — всё играешь отбой. И если есть те, кто приходят к тебе, Найдутся и те, кто придёт за тобой. Также скованные одной цепью...
Здесь женщины ищут, но находят лишь старость, Здесь мерилом работы считают усталость, Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи, Здесь первые на последних похожи И не меньше последних устали, быть может, Быть скованными одной цепью...
Morning comes darkness drops Upon this day a shadow falls Silence warps through the halls Since I've been gone, gone, gone
A hundred years from today Lamplights ablaze? paves my way Till Jesus saves my early grave I will be gone, gone, gone
Drop the anchor lift my heart From stem to stern I'm torn apart Mount my horse? pack my cart? Tomorrow I'm gone, gone, gone
Seek the hull? leave the deck Silver moon silhouette In due time you will forget That I am gone, gone, gone Since I've been gone, gone, gone I will be gone, gone, gone Tomorrow I'm gone, gone, gone
В трамвайном депо пятые сутки бал; Из кухонных кранов бьёт веселящий газ. Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне. Держи меня, будь со мной. Храни меня, пока не начался джаз.
Прощайте, друзья, переставим часы на час; В городе новые стены, но чистый снег; Мы выпускаем птиц — это кончился век. Держи меня, будь со мной, Храни меня, пока не начался джаз.
Ночью так много правил, но скоро рассвет; Сплетенье ветвей — крылья, хранящие нас. Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет. Держи меня, будь со мной, Храни меня, пока не начался джаз...
On suit Marie en répétition, dans sa loge, sur scène ou interviewée dans l'intimité encore chuchotante d'une salle de concert vide. Marie interprète en direct (et entre autres) : «L'automne rêve aux lilas» (inédit), «Le tengo rabia al silencio» (de Atahualpa Yupanqui), «Mes bouquets d'asphodèles», «Ivan, Boris et moi», «Viens sur la montagne», «Dis à Mathieu», «Pegao» ou «La cavale»... Maniant avec humour l'équivoque et le concret, elle se confie... évoque son métier, ses enfants, les hommes, la solitude... Une émission culte et incontournable.
Впервые здесь увидел: оказывается этот котишка союзный был не только в чёрно-белом фотоснимке тогда — но в цветной киносъёмке. Надо же.
Искупить свою/чужую вину кровью Метафизически относительно дорогой ценой Так зажмурим отважные очи И распялим пошире рты Направо и налево Ведь это всё забудется Как мусор Как отрыжка пьяной совести А пока штрафные батальоны Такой выбор дала Родина Заградотряды Только вперёд ни шагу назад Никто не дезертировал Мне повезло, меня оставили здесь Мне удалось и здесь я остался Подстрелил кого-то из своих И вот — Там, где не выживут живые Мы наступаем —
Ошеломительные луноходы, позаброшенные в звёздной пыли Вспоминающие неведомую землю
Подставляя спины таким же Терпеливо дожидаясь полевой кухни с генеральской похлебкой, королевской баландой. В соответствии с военно-исторической наукой Спокойная отчётливая сосредоточенность.
Познакомились на наблюдательном пункте Взял закурить лица не помню Попал в окружение Через сутки посмертно прибежал обратно — Волчий вой обращённый к луне Допели всё-таки до конца так, на всякий случай. Захмелели бесшумно. Очередная разведка боем И, гибельной силой влекомые, вновь поднялись из окопов в свой последний отчаянный рост, Поливая из пулемётов ночную пустоту Подрывались на минах Мокли в студёной воде. При первых признаках рассвета валились в окопы Часть оставалась лежать на снегу Полевая кухня эти потери не учитывала Этому виду свойственно убивать себе подобных И снова бросали в прорыв Никто не щадил Никого не щадили Универсальные условия выживания, Санитарно-бытовые парадоксы обыденного сознания И феномен зайца, Сидящего в траве, Покрытой капельками росы.
Джойс пустил побеги из своих давно закопанных корней.
McCormack and Richard Tauber are singing by the bed There's a glass of punch below your feet and an angel at your head There's devils on each side of you with bottles in their hands You need one more drop of poison and you'll dream of foreign lands
When you pissed yourself in Frankfurt and got syph down in Cologne And you heard the rattling death trains as you lay there all alone Frank Ryan bought you whiskey in a brothel in Madrid And you decked some fucking blackshirt who was cursing all the Yids At the sick bed of Cuchulainn we'll kneel and say a prayer But the ghosts are rattling at the door and the devil's in the chair
And in the Euston Tavern you screamed it was your shout But they wouldn't give you service so you kicked the windows out They took you out into the street and kicked you in the brains So you walked back in through a bolted door and did it all again At the sick bed of Cuchulainn we'll kneel and say a prayer And the ghosts are rattling at the door and the devil's in the chair
