Был такой позавчера снова вдруг внезапно страшный смертельный опыт.
Иду по счастливому солнечному мирному городу в отдалённом районе, вокруг сотни таких же гуляющих беззаботных... Вдруг вижу, навстречу по тротуару средь них всех, вовсе не обращающих на него внимания, ну они жвачные, им не положено, идёт малыш в ужасе, и кричит, плачет: «Где мама?! Где мама?! Где мама?!..»
И вокруг на него ну ни малейшего внимания. Так всегда бывает с ними, манекенами: хоть тут Кинг-Конг с Годзиллой начнут бой за судьбы человечества, и вроде б даже в том числе и их самих (хотя я не уверен) — они и рожу не поворотят, так и будут идти мимо надеясь что это их не коснётся.
Да и я в первую секунду такой же: «Ну ладно, ща к нему подбегут родители через мгновение и подхватят на руки...» И вдруг этого не случается. И длится это, секунду, десять...
И именно оттого что у него самого давно уж пластинку заело, но и вообще, я вдруг понимаю, что он в смертельном отчаяньи, переживает собственную скорую гибель.
Как те наши звериные родственники, что теряются и вскоре погибают в тайге. Как тот птенец, что я маленький тогда... точнее, и это именно здесь, для этого случая важно, мы вместе с мамой, и именно она мне показала как важно это, защищали на газоне возле советской пельменной, мимо которой мы шли с ней к метро, пока его родители не слетели и не сменили нас с ней.
Посреди этого нашего огромного солнечного, наконец летнего всеобщего счастья — вдруг такое отчаянное горе. И главное, были б серьёзные к тому причины, а так верно скорее всего сам потерялся и капризничает. И ловлю себя в ту же долю секунды: «Это ты не успокаиваешь ли себя чтоб только лишь не вмешаться, чтоб пройти мимо как и они все вон вокруг?»
И тут же я себя одёргиваю: вспомни. Ты должен поступать всегда безупречно. Не твоё дело судить о том, что тебе неведомо. В подобной ситуации по закону ты должен сначала убедиться что он действительно потерялся, а не капризничает, как испорченные дети иногда, бывает с такими — затем обратиться к окружающим — и сразу вызывать милицию (как тебя самого учили мама и папа ещё в СССР, в 80-х, благо ты сам всегда был себе хозяин и даже потерявшись, сам находил дорогу домой). Это всё занимает секунду. Вижу впереди женщину, что так же как и я, единственная изо всей этой скотской толпы, смотрит не него бедного кричащего с равным моему сочувствием. Мы идём навстречу, обращаюсь к ней как к возможному свидетелю, уже готовый вызывать полицию: «Может знаете, чей это ребёнок потерялся?» Уже предчувствую отчасти ответ. — «Да мой, мой!» — Ну вот, чутьё опять не обмануло, угадал значит.
Идёт дальше к нему, он оборачивается к ней, я оборачиваюсь, слежу что он действительно её узнаёт. А то всякое бывает, какими бы мы ни были всегда благодушными.
Ловлю себя на том, что, вернувшись на прежний курс, убедившись что детёныш спасён, качаю головой в досаде. Нельзя так! Да, это её был способ воспитания. Чтоб не терялся. Но это жестоко. Так подобает росомахам в тундре. Даже кошки наши сами куда больше бегают ищут котят своих, не учат их так жестоко ничему — они знают жестокость мира изначально все. И знают, что знают.
И навсегда потом у него останется, с ним навек, этот ужас: вдруг посреди счастья мы такие счастливые гуляем — и вдруг всё, я посреди опасного враждебного мира навсегда. Когда, мы-то знаем, мир далеко не враждебен нам. За нами стоят сотни наших славных предков. А за ним бедным — никто не стоит. Ну то ли я утрирую, и сам с трёх-пяти лет всегда убегал гулять в деревне никого не спросясь... скорее так было. Значит тогда я излишне... Нет, но постойте, я тогда и не звал никогда никого на помощь. Мне вообще было всегда отлично и весело. Вот так и надо воспитывать в детёнышах джунглей самостоятельность. А не подобными методами.
И тут же тогда подумал: ну если это она готовит его к тому, что когда-то он её всё же окончательно потеряет — то так не подготовить. Разве что так можно навсегда приучить не любить, не ценить, презирать — то, чему по примитивному народному толкованию учили и киники, и буддисты. Хотя на самом деле не так чтобы, они все были тогда не то чтоб троцкисты и нигилисты.
До сих пор больно. Со мной так родители никогда не поступали. И ничего, воспитали так, что как раз всегда привык выживать сам, без них. Пока выжил.
Это внушение ими в него неверия в справедливость, в Бога, в необходимость произвола и жестокости мира. Когда оно вовсе не так. Даже когда часть цивилизации подобная им это прямо столь постулирует.
И себя потом корил: а ты точно проверил, это была его родственница, а не лишь заинтересованное в нём постороннее лицо? Да ладно, он сразу кинулся к ней... Если формально, в подобных случаях надо сразу вызывать полицию и пусть они уж разбираются, спрашивают документы у взрослых. У них только есть на то полномочия, пусть они сами обычно посмотрят на нас как на дураков.
Нет, правда, сколько раз вы терялись за всё своё детство, так чтоб вот в полном отчаяньи, в смертной тоске идти летом по бульвару и кричать: «Где мама?! Где мама?!..»
Но больше всего меня в тот момент ввергло в собственное отчаянье его этот базовый наш клич. В самом деле, где мама? — спросил я в тот момент себя. И это был такой коан, на который вряд ли ответит любой.
Это базовый вопрос всей философии и особенно религии: «Где мой Бог?! Где тот, кто любит меня и сберегает, и вечно будет? Кто создал меня»
Мы пытаемся спасать души вокруг себя, хотя сами давно в отчаяньи. И может только потому и пытаемся спасти побольше вокруг. В этом суть индуизма, буддизма, христианства.
Я рассказывал про тот свой давний сон, задолго как мне подсунули и убедили прочесть «Над пропастью во ржи», их американскую модную книжку. Я как дочёл до конца, говорю жене: «Погоди, так это ж мой тот сон, что тебе тогда поутру сразу рассказал. Только глупо как-то из него надувать целую книгу. И кроме того, во сне ж том было куда более значимое продолжение: что глупый ты, в нашем мире никуда они не упадут, у нас все, в отличие от вас, умеют летать». Трудно описывать так сны. Я ж всё равно не смогу рассказать, как там было красиво. В том сне я попал в рай, а мы тут, получается, на контрасте, в аду. В аду своего непонимания до поры.
И вот тот давний сон длится во мне. И так же во мне длится то недавнее отчаянье, ощущение его боли и предельной трагедии. Потери всего, смысла жизни. Как своей.
Каруна — тот древний опыт, что в нас... ну, далеко не всех. Я бы солгал, если б заявил, что в нас всех, так ведь? Это где сикхи били лампы, и то видео удалили уж задолго до того как этот парнишка родился. Надо же какой я старый, как тот слон Хатхи почти, о котором мне отец в его возрасте читал вслух, а может уж и старше.
Где мама?!
