А у меня например наоборот: такое абсолютное буддийское спокойствие все последние дни, когда объявили наконец всеобщий карантин, и вся эта нескончаемая суета вокруг, кутерьма, всё это мельтешение огромного города, понемногу успокоилось.
Давно стал замечать странное: по выходным легче думается, больше свободы и покоя разлито в самом воздухе вокруг. Моя первая версия была довольно необычной: что я, получается, как-то давно инстинктивно чувствую, насколько вокруг меня много неожиданно успокоенных в выходные сознаний, не суетящихся, не в их обычном режиме придурочном: на нервах — либо вот они как раз все на взводе, и просто быть в их таком окружении уже угнетает. Как торчать под излучениями радаров полка РЭБ, что вот не дрыхнет, а напротив, организовал повышенную активность.
Но скорее, вероятно, это не более чем шумовое и прочее загрязнение, и мне надо бы как-то со временем перебираться куда-то из большого города, к которому привык с рождения и поначалу многие годы не замечал, насколько он, мой родной и любимый, всё же слишком мельтешит вокруг. Впрочем, при СССР и даже в 90-е такой суеты тут не было ещё. Даже машин было на той же улице втрое, а то и впятеро меньше. Обычно тут жили только те, что жили, а не стали, как потом, приезжать вахтовым методом сначала со всей области, потом со всей России, а теперь уж со всех бывших советских республик.
Как бы то ни было, я устал от этой их новомодной суеты суетливых людей. Мне больно, что они съехались все в мой родной город и превратили его в клоаку подобных себе. Я ещё помню времена, когда подобными здесь и не пахло. Ещё не была превращена тенистая роща священная Академа-героя, посвящённая богам, в торжище сумбурное мерзкое пришлых низких людей.
Толпы, для которых понастроили муравейников на окраинах, не создав ничего из прочей инфраструктуры, как некогда это называли. В результате чего весь город превратился в спальные районы, в загон для скота. Где больше нет той нашей прежней свободы. А мы и не заметили. Ещё Горбачёв тварь начал, и уже тогда именно его новые серии многоэтажек сразу отличались от всей прежде советской архитектуры именно этим, позже развившимся и закрепившимся, лужковско-собянинским каким-то особенным нарочитым уродством.
Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми; Подалее от этих хватов. В деревню, к тётке, в глушь, в Киншасу, Кормить папайями досужих обезьян В шезлонге пить коктейль Лениво наблюдать Как всё плывут по Конго-матушке Тоскливой вереницей Смешные крокодилы в океан
И только вот каждую субботу, утром, ещё только просыпаешься, и уже знаешь: суббота, потому что за окнами тихо, все дрыхнут в норках, нет этих rat race.
Впрочем, Киншаса-то наша чуть не таким же густонаселённым муравейником стала.
Птицы за окнами тоже оценили спад активности населения: петь стали, как раньше только ранним утром осмеливаются.
Давно стал замечать странное: по выходным легче думается, больше свободы и покоя разлито в самом воздухе вокруг. Моя первая версия была довольно необычной: что я, получается, как-то давно инстинктивно чувствую, насколько вокруг меня много неожиданно успокоенных в выходные сознаний, не суетящихся, не в их обычном режиме придурочном: на нервах — либо вот они как раз все на взводе, и просто быть в их таком окружении уже угнетает. Как торчать под излучениями радаров полка РЭБ, что вот не дрыхнет, а напротив, организовал повышенную активность.
Но скорее, вероятно, это не более чем шумовое и прочее загрязнение, и мне надо бы как-то со временем перебираться куда-то из большого города, к которому привык с рождения и поначалу многие годы не замечал, насколько он, мой родной и любимый, всё же слишком мельтешит вокруг. Впрочем, при СССР и даже в 90-е такой суеты тут не было ещё. Даже машин было на той же улице втрое, а то и впятеро меньше. Обычно тут жили только те, что жили, а не стали, как потом, приезжать вахтовым методом сначала со всей области, потом со всей России, а теперь уж со всех бывших советских республик.
Как бы то ни было, я устал от этой их новомодной суеты суетливых людей. Мне больно, что они съехались все в мой родной город и превратили его в клоаку подобных себе. Я ещё помню времена, когда подобными здесь и не пахло. Ещё не была превращена тенистая роща священная Академа-героя, посвящённая богам, в торжище сумбурное мерзкое пришлых низких людей.
Толпы, для которых понастроили муравейников на окраинах, не создав ничего из прочей инфраструктуры, как некогда это называли. В результате чего весь город превратился в спальные районы, в загон для скота. Где больше нет той нашей прежней свободы. А мы и не заметили. Ещё Горбачёв тварь начал, и уже тогда именно его новые серии многоэтажек сразу отличались от всей прежде советской архитектуры именно этим, позже развившимся и закрепившимся, лужковско-собянинским каким-то особенным нарочитым уродством.
И только вот каждую субботу, утром, ещё только просыпаешься, и уже знаешь: суббота, потому что за окнами тихо, все дрыхнут в норках, нет этих rat race.
Впрочем, Киншаса-то наша чуть не таким же густонаселённым муравейником стала.
Птицы за окнами тоже оценили спад активности населения: петь стали, как раньше только ранним утром осмеливаются.