Эпицентр грандиозной ебли попугайчиков
Всё-таки заставил себя вытащить упирающуюся во всю окружающую обстановку и цепляющуюся этими вот своими крючьями (что я уж описывал — если такое вообще возможно хоть отчасти описать) за всю оставшуюся, тревожно и обречённо воющую на весь дом (кто-нибудь, скорее спешите спасти бедную кисоньку — таким гортанным хриплым басом ещё, что никто, думаю, просто не осмелился; хотя все, несомненно, проснулись и пару раз обосвздрогнули) погулять. Правильно выбрал время: ночью во дворе никого, нет всех этих многочисленных опасностей. И вообще в темноте чёрная кошка должна чувствовать себя в своей обстановке, под которую она и была спроектирована изначально.
Первое, что стала делать эта адская когтистая гусеница, когда всё же попала сложным и необъяснимым путём лифта на опасную улицу: принялась алчно жрать одуванчики.
Уничтожив близлежащий газон, мы двинулись вглубь двора. Изначально дал ей понять, что ведёт она, я лишь следую на тросике в выбранном ею направлении. То ли с ней уж гуляли так её прежние хозяева (что вряд ли) — то ли кошки ещё более чертовски умные, чем мы даже их представляем: она сразу поняла диспозицию и ни разу даже не пыталась удрать, позволяла мне спокойно следовать рядом с нею всю долгую прогулку. Приходилось лишь фиксировать тросик, когда она намеревалась проникнуть в места, от которых я предпочёл её уберечь: в пленительные подвалы, под тенистые машины, за ограду загончика строителей, безрезультатно делающих третий год капитальный ремонт соседнего дома, либо, что куда более вероятно, тайно роющие там подкоп под соседние три-четыре банка сразу в одной девятиэтажке.
Мы обошли Таинственный Загончик Подкопщиков раза четыре вокруг, и по часовой и против, и на обратном пути ещё раз. Внутрь я отказался проникать, а то и залезли бы. Может, она там уже наворованное золото учуяла?
Дальше росли джунгли, впрочем, как и прежде, и мы погрузились в них. Вот странно, ещё месяц назад была сплошная зима полярная восьмимесячная, а уже такая тропическая сельва вымахала всего-то за неполный май.
Как и полагается хищной чёрной пантере в ночных зарослях, она поблёскивала лоснящейся антрацитовой шкурой и нервно и опасно мотала из стороны в сторону гибким хвостом.
Дойдя до спящих рядами машин, пантера обнюхала колесо одной, почуяла кота, взяла след и впервые за всю прогулку целеустремлённо понеслась по тропинке. Впрочем, через несколько метров потеряла след, села и надолго задумалась. Куда делся кот?
Минуты через три безлюдный окружающий ландшафт наконец разнообразило некое движение: по дорожке возле машин, поодаль от нас, убежавших на запах кота, топала собака с хозяином. И знаете, что эта бестия тут же просчитала своим незаурядным интеллектом? Что, ага! вот он значит вероятно, искомый кот — его так же пасут, как и меня вот, прекрасную весёлую молодую тигриху целиком из чёрных полосок. И как кинется наперерез по нашей индейской тропе с опережением, чтобы значит перехватить его пока он резво огибает со своим хозяином наш газон по периметру.
Собака увидела её тоже, и тоже радостно кинулась обнюхиваться. Пришлось экстренно подхватить пантеру на руки, приговаривая: «Милая, не надо, это не кошка, ты ошибаешься — точно, совсем не кошка».
Тут надо заметить, что прежде чем её вдруг взнуздать выгулять в ночи, я незадолго до полуночи отправился на велике насыпать корму всем окрестным партизанским кошачьим подвальным штабам — мне тут поручили неделю-другую побыть их Санта-Клаусом (или Микки-Маусом, всё время их путаю) взамен обычных.
И вот добравшись до дальней базы, я вдруг открыл там огромный ночной лес до неба (днём он как-то теряется и незаметен в общем великолепии городского ландшафта), где соловьи и всякие прочие мохнато-пернатые виртуозно разминали свои саксофоны. Такие заброшенные тридцать лет назад задворки старого советского военного госпиталя, поросшие эвкалиптами метров под сто — за них ещё иногда вертолёты задевают, чем пользуется живущий посреди этих титанических зарослей Кинг-Конг (или Микки-Маус, всё время их путаю).
Ну и вот. И вдруг мы с пантерой попали в область акустического воздействия чего-то даже куда более невообразимого. Шагах в ста от нас, уже в джунглях на ближней границе этого секретного госпиталя по выращиванию мутантов, творилось нечто совсем запредельное. Вот, думаю, удача, я собственно и потащил её гулять в надежде снова услышать щебет этих птах всяческих.
Но в отличие от робких трансляций на том, дальнем краю питомника полярных аллигаторов, сейчас нашим кошачье-человечьим ушам пушистым предстало нечто куда более фундаментальное: не было более тех скудных кукований: «Вот здесь я, скромный серый щегол, сидящий на пятой слева от верхушки к югу ветке, имею намерение привлечь к себе девок, со мною совместимых, с целью возможного совместного изготовления яиц». Нет! Эта какофония превосходила ту репетицию раз в тридцать по экспрессии, динамике, диапазону, темпу, напору, накалу и всему такому. Если то было ленивое и неумелое вступление — это, через два-три часа, было сплошной кульминацией.
Я был рад за них: от намерений, призывов и ни к чему никого не обязывающих надежд они наконец перешли к делу. И как перешли!
Мы с чёрной кошкой с ушками сразу вдруг застыли посреди своей тенистой кромешной лужайки и переглянувшись охарактеризовали, как Эпицентр Грандиозной Ебли Попугайчиков. Пока мы были обескуражены, они у себя в лесу щебетали, стрекотали, тарахтели, курлыкали, заливались, переливались, кудахтали, барахтались, перепархивали, пофыркивали, скрежетали, отщёлкивали, насвистывали и попёрдывали в таком темпе будто это была единственная, первая и сразу последняя вакханалия в их жизни, после которой их сразу съест слон — во что я, сразу скажу, не очень им верю. Хотя им несомненно виднее.
Дальше в их направлении мы убоялись приближаться. Так что вы думаете? Их наиболее наглый арьергард перепорхнул к нам и начал беситься прямо над нашими головами и вокруг. Кошка смотрела на меня удивлённо и растерянно. Она правда не знала, что предпринять.
Затем я всё же увлёк её домой, потому что пока мы были ошеломлены, уже весьма себе неплохо рассвело. Но, главное, похолодало. Обошли ещё раз штабеля золотых слитков в вагончиках кладоискателей, познакомились с кошкой, что ночевала под машиной у нашего подъезда, испугалась моей гигантской ондатры и ретировалась, зашли в лифт на руках, как приличные... И это было главной ошибкой моей жизни: стремительное движение непонятно куда в столь замкнутом пространстве опять так испугало её, что мощнейшие лапы заработали на манер роторного экскаватора, сразу оборвали к чертям с его металлической цепочки, разлетевшейся на куски, мой брелок патрон-открывашку с вытащенных чтоб попасть в подъезд и далее ключей (что-то у неё в последние дни открылся какой-то новый талант к разрыванию стальных цепей), воткнулись мне в руку и горло.
Циркового зверя какого-то подобрал. Одарённого. Постепенно временами начинаю вдруг с неким отстранённым удивлением чувствовать себя дрессировщиком.
У меня тут один поселился по соседству, и развлекал меня звуками воробьиных скандалов. Я долго не обращал внимания, пока не дошло, что воробьи поделили подруг и места для гнёзд уже давно, и время их склок уже прошло. Начал приглядываться — так и есть, скворец.
А толпой они летали потому, что самцы прилетают с югов отдельно от самок, и на неделю-две раньше. Так что это они просто прилёту подруг радовались.
А разноцветные они потому, что линяют как раз. Молодые — бурые. Постарше — черно-разнообразные. И клювы у них по весне ярко-желтые. Хотя в другое время всегда черные.