Не удовольствован Вакх. Он эти поля покидает:
С хором достойнейших жен удаляется к Тмолу родному,
На маловодный Пактол, — хоть тот золотым ещё не был
В те времена, златоносным песком не струился на зависть!
К богу привычной толпой сатиры сошлись и вакханки.
Но не явился Силен: дрожащий от лет и похмелья,
Схвачен селянами был из фракийцев и стащен в цветочных
Путах к Мидасу-царю, кому с кекропийцем Эвмолпом
Таинства оргий своих Орфей завещал песнопевец.
Царь лишь увидел его, сотоварища, спутника таинств,
Гостю желанному рад, торжественный праздник устроил,
Десять дней и ночей веселились они беспрестанно.
Вот уж одиннадцать раз Светоносец высокое войско
Звёзд побеждал; тогда в лидийские долы, довольный,
Царь пришел и вернул молодому питомцу Силена.
Бог предоставил ему, веселясь возвращенью кормильца,
Право избрать по желанию дар, — но, увы, не на благо!
Царь, себе на беду, говорит: «Так сделай, чтоб каждый
Тронутый мною предмет становился золотом чистым!»
Дал изволенье своё, наделил его пагубным даром
Либер; но был огорчен, что о лучшем его не просил он.
Весел ушел он; доволен бедой, — Берекинтии чадо, —
Верность обещанных благ, ко всему прикасаясь, пытает.
Сам себе верит едва: с невысокого илика ветку
С зеленью он оборвал — и стала из золота ветка.
Поднял он камень с земли — и золотом камень блистает,
Трогает ком земляной — и ком под властным касаньем
Плотным становится; рвет он сухие колосья Цереры —
Золотом жатва горит; сорвав ли яблоко держит —
Скажешь: то дар Гесперид; дверных косяков ли коснется
Пальцами — видит уже: косяки излучают сиянье;
Даже когда омывал он ладони струей водяною,
Влага, с ладоней струясь, обмануть могла бы Данаю!
Сам постигает едва совершенье мечты, претворяя
В золото все. Столы ликовавшему ставили слуги
С нагромождением яств, с изобильем печеного теста.
Только едва лишь рукой он коснется Церерина дара —
Дар Церерин тотчас под рукою становится твёрдым;
Жадным зубом едва собирается блюдо порушить,
Пышные кушанья вмиг становятся жёлтым металлом,
Только он с чистой водой смешает виновника дара,
Как через глотку питье расплавленным золотом льется.
Этой нежданной бедой поражен, — и богатый и бедный, —
Жаждет бежать от богатств и, чего пожелал, ненавидит.
Голода не утолить уж ничем. Жжёт жажда сухая
Он протянул к небесам отливавшие золотом руки:
«Ныне прости, о родитель Леней, я ошибся. Но все же
Милостив будь и меня из прельстительной вырви напасти!»
Кроток божественный Вакх: едва в погрешенье сознался
Царь, он восставил его, от условья и дара избавил.
«Чтоб не остаться навек в пожеланном тобою на горе
Золоте, — молвил, — ступай к реке, под великие Сарды,
Горным кряжем иди; навстречу струящимся водам
Путь свой держи, пока не придешь к рожденью потока,
Там, под пенный родник, где обильней всего истеченье,
Темя подставь и омой одновременно тело и грех свой!»
Царь к тем водам пришел. Окрасила ток золотая
Сила и в реку ушла из его человеческой плоти.
Ныне еще, получив златоносное древнее семя,
Почва тверда, и блестят в ней влажные золота комья.
Царь, убоявшись богатств, в лесах стал жить по-простому
С Паном, который весь век обитает в нагорных пещерах,
Ум лишь остался тугим у него. Опять обратились
Глупые мысли царя обладателю их не на пользу.
Тмол с подъемом крутым; его опускаются склоны
К Сардам с одной стороны, с другой — к невеликим Гипепам.
Пан, для нимф молодых там песни свои распевая,
Голос их сам выводя на воском скрепленной цевнице,
Ниже напевов своих оценил Аполлоново пенье,
Вышел в неравный с ним бой, а Тмол был избран судьею.
Сел на гору свою судья престарелый, а уши
Освободил от листвы — одним лишь увенчаны дубом
Сизые волосы; вкруг висков упадают, он видит,
Желуди. Вот, посмотрев на скотского бога, сказал он:
«Ждать не заставит судья!» Тот начал на сельской свирели.
Варварской песней своей он Мидаса, который случайно
При состязании был, прельстил. И лицо обращает
Старый судья к Аполлону, — с лицом и леса обернулись.
Феб, с золотой головой, увитою лавром парнасским,
Землю хламидою мел, пропитанной пурпуром Тира.
Лиру в убранстве камней драгоценных и кости индийской
Шуйцей поддерживал он, десница щипком управляла.
Вся же осанка была — музыканта. Вот потревожил
Струны искусным перстом. И, сладостью их покоренный,
Тмол порешил, чтоб Пан не равнял своей дудки с кифарой.
Суд священной горы и решенье одобрены были
Всеми. Их только один порицал, называя сужденье
Несправедливым, — Мидас. И Делиец терпеть не изволил,
Чтоб человеческий вид сохранили дурацкие уши:
Вытянул их в длину, наполнил белеющей шерстью,
Твердо стоять не велел и дал им способность движенья.
Прочее — как у людей. Лишь одной опорочен он частью.
Так был украшен Мидас ушами осла-тихохода.
Все же пытается он скрыть стыд свой: голову с тяжким
Знаком позора прикрыть пурпурного цвета повязкой.
Только один его раб, который обычно железом
Волосы царские стриг, все видел. Не смея позора
Выдать, но всем разгласить его страстно желая, не в силах
Более тайну хранить, убежал он и выкопал ямку
И о господских ушах, которые видел случайно,
Повесть тихонько ведет, и в самую ямочку шепчет.
Свой потаенный донос он опять зарывает землею
Той же и молча назад от закопанной ямки уходит.
Вскоре там начал расти тростник трепещущий, целой
Рощей. А только созрел, — лишь год исполнился, — тайну
Выдал он жителям сел; колеблемый ласковым ветром,
Молвит зарытую речь, обличая Мидасовы уши.
...
Перевод с латинского Сергея Шервинского.
Глупые мысли царя обладателю их не на пользу."
Квинтэссенция.
Да, я что-то вообще затрудняюсь припомнить хоть одного по-настоящему толкового правителя. Должность не предполагает таких качеств, противна им её природа от начала времён.
Доверенного лица™ Орфея и Диониса, кстати — что куда престижней даже было в те времена.
Кстати, отметьте многочисленность эпитетов Диониса и Аполлона в столь коротком отрывке: Либер, родитель Леней; Феб, Делиец.
А было их у обоих вообще бесчисленное множество, как помню.
Нет, ну понятно, что Венера. Но отчего в мужском роде и с этим специфическим эпитетом?
Может ещё один из эпитетов как раз Аполлона, который и так тут поблизости?
Смотрим в оригинал, и вообще бинго:
Говорят, именно её тогда так называли — не обессудьте.
Да впрочем, там, сразу следом за этим фрагментом, и Гелла.
Вчера лично видел Берекинтии чадо, алчно, но предусмотрительно (специальными пластмассовыми хваталками, дабы избежать контакта мудро, и нежелательной в итоге трансмутации элементов) щупающее изобилье печёного теста в специальном отделе магазина «дары Цереры» (причём, выглядящее именно как печёное тесто, а не как эти ваши советские калорийные булочки всякие пышные, или пирожные: там рядом вообще стоял этот хлебопекарный стеллаж на колёсиках с сырыми оного полуфабрикатами).
Вот так самые, казалось бы, экзотические для нас элементы архаики, если приглядеться, вот они, и в нашей жизни, через скоро три тысячелетия, продолжают существовать в неизменном виде.
А потом, когда забросил пару батонов в норку и опять срулил по делам — возвращаюсь, а чёрная крысятина уже успела отожрать от каждого сквозь целлофан вкусную хрустящую корочку. Приучили сиротку на улице есть что только доступно, всякую немыслимую еду вроде хлеба.
Да, занятная у них эта избирательность. Я вот всё думаю, мож и крыс мы того, недооцениваем всю историю — тоже нормальное домашнее животное, ласковое, весёлое, пушистое. Всю историю тянется к человеку преданно, заметьте. Стремится скрасить его унылый быт.
Но вот отчего-то неразделённа их любовь и привязанность к нам.
Это я к тому, что их ведь тоже традиционно не любят именно за это: больше портят чем жрут. Припасов ценных. А они это вон как кошки: из незамутнённого детского оптимизьму, не более.
Любите крыс, они может не очень умные, зато... и тут я вынужден задуматься. Зато что? Может вы что подскажете, чем нам крысы важны и полезны?
Крыса вылезает из норки, подходит к хомяку в клетке на столе, такому ухоженному, пушистому, сытому:
— Слушай, вот можешь объяснить один парадокс, меня всё время мучит: отчего мы с тобой близкие родственники, в принципе почти не отличаемся, вообще ничем особо. А тебя все любят, покупают, заботятся о тебе, корм выбирают получше, воду меняют, клетку чистят — а меня только увидят, сразу пугаются, начинают дико ненавидеть, гонять по всему дому, давить и травить. Вот что с ними?
— Понимаешь, подруга, — говорит ей хомяк, — имидж у тебя плохой.
Отчего же не умные: вот поселилась у меня одна (а может, и не одна) на терраске, под шкафом устроила гнездо из покраденных и погрызенных бумажных пакетов, чуть поодаль была у неё столовая, а туалет устроила в паре метров от жилья, под стеллажами. Эту удалось, натурально, выгнать — в дверь. Остальных пришлось убивать. Потом долго искал и заделывал дыры: хорошо, что есть монтажная пена. Крысы и ещё, пожалуй, осы необычайно скрашивают быт (правда, беды с осами — это уж совсем буколики, в городе они почти незаметны.)
Про имидж славно, славно.
Ей надо было в пару к нему завести ретривера. Как следует уже из его названия — он как раз для того, чтобы вытаскивать отовсюду терьера с его добычей и возвращать их хозяину, охотнику значит.
Именно собака, в отличие от любых других домашних питомцев, очень сильно ориентирована на хозяина. И, заводя собаку, человек просто обязан выполнить пару обязательных шагов по её воспитанию. Иначе мучиться потом будут оба. Это азы собаководства.
Не должна породистая собака брать пищу без разрешения хозяина. Не должна любая собака ставить пищу выше хозяина. Щеночек очень легко этому учится, и делать это нужно обязательно. Иначе и человечья, и специфическая собачья психика будут страдать и конфликтовать.