Катон Стар­ший, услы­шав одна­жды, как хва­лят чело­ве­ка, отли­чав­ше­го­ся без­рас­суд­ной сме­ло­стью и отва­гой на войне, заме­тил, что совсем не одно и то же — высо­ко ценить доб­лесть и ни во что не ста­вить соб­ст­вен­ную жизнь, и это совер­шен­но вер­но.

Был, напри­мер, у Анти­го­на воин, храб­рый и реши­тель­ный, но болез­нен­но­го вида и сла­бо­го тело­сло­же­ния; царь как-то спро­сил его, отче­го он такой блед­ный; тот при­знал­ся, что стра­да­ет каким-то непо­нят­ным неду­гом. Счи­тая сво­им дол­гом ему помочь, царь при­ка­зал вра­чам, если оста­ет­ся еще какая-то надеж­да, испро­бо­вать самые силь­ные сред­ства, но когда этот заме­ча­тель­ный воин был исце­лен, в нем не оста­лось ни преж­не­го пре­зре­ния к опас­но­сти, ни неукро­ти­мой стре­ми­тель­но­сти в боях, так что Анти­гон, удив­лен­ный этой пере­ме­ной, вызвал его к себе. А тот не стал скры­вать при­чи­ны и ска­зал: «Царь, ты сам лишил меня муже­ства, изба­вив от напа­стей, из-за кото­рых я пере­стал было радеть о сво­ей жиз­ни».

Мне кажет­ся, то же имел в виду и некий житель Сиба­ри­са, ска­зав о спар­тан­цах, что они не совер­ша­ют ниче­го вели­ко­го, охот­но идя в бит­вах навстре­чу смер­ти, кото­рая изба­вит их от бес­чис­лен­ных трудов и столь суро­во­го укла­да жиз­ни. Впро­чем, вполне понят­но, что сиба­ри­там, вко­нец изне­жен­ным и испор­чен­ным рос­ко­шью, каза­лось, буд­то люди, кото­рые из стрем­ле­ния к пре­крас­но­му и из бла­го­род­но­го често­лю­бия не стра­шат­ся смер­ти, нена­видят жизнь; но лакеде­мо­ня­нам одна и та же доб­лесть дава­ла силы и радост­но жить и уми­рать радост­но, как явст­ву­ет из погре­баль­ной пес­ни, гла­ся­щей, что

Бла­го — не жизнь и не смерть; они умер­ли, бла­гом счи­тая
Доб­лест­но жизнь про­ве­сти, доб­лест­но встре­тить конец.

Нет ниче­го постыд­но­го в том, чтобы бежать от гибе­ли, если толь­ко не ста­ра­ешь­ся спа­сти свою жизнь бес­чест­ны­ми сред­ства­ми, рав­но как нет и ниче­го хоро­ше­го в том, чтобы спо­кой­но встре­тить смерть, если это соче­та­ет­ся с пре­зре­ни­ем к жиз­ни. Вот поче­му Гомер самых неустра­ши­мых и воин­ст­вен­ных мужей все­гда выво­дит в бой хоро­шо и надеж­но воору­жен­ны­ми, а гре­че­ские зако­но­да­те­ли кара­ют того, кто бро­сит свой щит, а не меч или копье, желая этим ука­зать, что каж­до­му (а гла­ве государ­ства или вой­ска — в осо­бен­но­сти) над­ле­жит рань­ше поду­мать о том, как избе­жать гибе­ли само­му, неже­ли о том, как погу­бить вра­га.