Пётр Лещенко — Стаканчики (вторая половина 1920-х)
И знаете, румынский язык их инопланетный, в принципе, понятен: «Рамды манды красавица побросила меня». Что означает: не расцветут боле наши прогрессивные советские фрукты диковинные в их чуждой капиталистической оранжерее барыша и наживы.
Как было сие уж все последние ровно сто лет. Все урожаи вытаптывались на корню, каждый особо, заново. Не нужно, стало быть, властителю мира сего то былое цветение неуместно буйное радостное. Что ж, на смену нам, излишне весёлым некогда, уже вот пришло поколение скучных расчётливых подлецов.
Весь мир — повторение творения старых мелодий Их хриплый крик — укоризна скрижалям вранья
Интенсивность красного в почве — признак бесплодия На посевах разумного, доброго, вечного Черным ковром спорынья — собирай её Мастер Краев
Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения, Мастер Краев Это круче, чем в полночь уйти по траве Мы уйдем, мы устали, мы просим у вас снисхождения
Если каждому нечем уже дорожить, То пожалуйста вы покажите как жить Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит.
бравурные легкие романсы или песни с налетом цыганщинымузыка танцевальнаярасстрелянные поэты
Кажется, впервые услышал в исполнении Хвоста, не менее эпического, культового поэта. Или то были «Фонарики»?
Тот случай, когда и голос, и взгляд, равно показывают, насколько точно и безукоризненно наша душа предсказывает свою итоговую трагедию даже вопреки столь милому, вычурному, затейливому и фривольному репертуару. Человек — это нечто много выше его смешных бытовых, житейских форм комических. То, что читается поверх всего, лишь во взгляде одном. Ну, либо, поверх всего пафоса этих напыщенных смертных, столь многих, не читается у них вовсе — вопреки всем их многомиллиардным состояниям, важничанью и потугам.
Меня всё время, с рождения, интересовали более открытые, честные люди, чья боль так видна сквозь всё. Потому что те, кто заметно боли тут не испытывает — стало быть те, чья глупость зашкаливает, превышает с запасом естественный уровень этого мира, позволяет им его не замечать, в его жестокости, ужасе его устройства. Да, тому самому, по Ѳёдору Аполлонычу Корженёвскому нашему: «The horror, the horror» — как наш тот окончательный, последний ответ, финальное осознание этой милой красивой сказки.
The world is a comedy to those that think; a tragedy to those that feel.
Horatio Walpole, 4th Earl of Orford — Letter to Anne, Countess of Ossory (16 August 1776)
upd 2019-12 (удалили, заливаю первое более-менее подходящее видео, не факт что столь же стоящее, что было прежде)
И самая моя любимая у него, из всего вовсе. Я честно старался тогда прослушать все его записи. Понимая, как важно это: не упустить нечто из этой отдельной вселенной, уничтоженной в водовороте промышленного уничтожения всех прежних лучших вселенных XIX и начала XX века.
Видно, память моих дедов и прадедов с тех 1910-х, всё ещё живёт во мне. И я, с тех наших 1980-х — с их трагического излёта, невозможных победителей всё же того, что так окончательно тогда уничтожило их прежний мир — ставшего первой магией моего тогда такого нового мира, вовсе непознаваемой тогда, необъяснимой, трансцендентной, всё ещё храню вопреки всему тому что с тех пор произошло. Вопреки всем этим волнам, что смыли нашу ту Атлантиду уж окончательно.
Пётр Лещенко — Станочек мой, станочек (фильм «Кружева»)
Пётр Лещенко — Что мнѣ горе
Сердце, тише... Выше, выше!..
Indian › А эту песню я слышала в исполнении Татьяны Ивановой, какой красивый голос был.
Уж извините, что сюда принесла. К ней судьба была более благосклонна.
Пётр Лещенко — Отъ Бессарабiи до Риги (Молдавскiй мотивъ. Бессарабянка)
Пётр Лещенко — Вино любви
Пускай проходят века, но эта иллюзия, самая необычная здесь, самая иррациональная посреди всего — она одна делает это всё хоть немного, хоть на ускользающее мгновение, но осмысленным. Стоящим того чтобы жить.
Пётр Лещенко — Блины (вторая половина 1920-х)
Чтоб кому не казалось что композитор был непременно устремлён в высшее. Отнюдь. Скорее вот во всё эдакое. Тем и забавен. Такое нескончаемое старорежимное «Лето Господне» Ивана Шмелёва, его первая часть. Россия, которую мы потеряли уж дважды за этот короткий XX век. Даже трижды, учитывая что довоенный и послевоенный СССР были совсем уж разными мирами, после всего пережитого (а большинством скорее даже не пережитого).
Так что вот, такое смешное мещанское веселье. Накануне расстрела.
Ну и общеизвестная «Марусечка» была два года тому.
Пётр Лещенко — Бродяга (CD 5)
1 (95) Ваня (С. Шапиро — Л. Федотов) (3:04) 2 (96) Петрушка (А. Альбин — П. Лещенко) (3:13) 3 (97) Марш из к/ф «Цирк» (И. Дунаевский — В. Лебедев-Кумач) (3:30) 4 (98) Стаканчики (Б. Прозоровский — Г. Гридов) (3:08) 5 (99) Капитан (И. Дунаевский — В. Лебедев-Кумач) (3:30) 6 (100) Спой, нам ветер (И. Дунаевский — В. Лебедев-Кумач) (2:52) 7 (101) Ванька милый (М. Марьяновский) (3:02) 8 (102) Настя-ягодка (М. Марьяновский) (2:56) 9 (103) Барселона (М. Марьяновский) (2:55) 10 (104) Как хороши (С. Франк, О. Франк) (3:21) 11 (105) Колечко (С. Франк, О. Франк) (3:29) 12 (106) Завял наш бедный сад (А. Суханов) (3:01) 13 (107) Тпру ты, дутый (музыка и слова народные) (2:50) 14 (108) Гармошка (Л. Лески — В. Селенгель) (2:56) 15 (109) Наташа (А. Альбин — П. Лещенко) (2:23) 16 (110) Тёмная ночь (Н. Богословский — В. Агатов) (2:32) 17 (111) Надя, Надечка (А. Альбинин — П. Лещенко) (2:33) 18 (112) Любимая (П. Лещенко) (2:44) 19 (113) Бродяга (русская народная песня — И. Кондратьев) (2:36) 20 (114) Чёрные косы (П. Лещенко) (2:52) 21 (115) Послушай, что скажу я (А. Альбин — П. Лещенко) (2:34) 22 (116) Вечерний звон (А. Масолов, Л. Гаврилов — И. Козлов) (2:37) 23 (117) Колокольчик (А. Гурилев — И. Макаров) (2:35)
Пётр Лещенко — Фокстроты 30-40-х годов
Как вы можете видеть уж по названиям одним — эстрада преизряднейшая. Но уж куда б лучше взамен него уничтожили этих вон нынешних Киркорова, Газманова, Укупника и сотен подобных вовсе никчёмных.
Заметьте, уничтожен он был именно за это, за общую несерьёзность репертуара. Тем, кто, в принципе, был глубже — но куда менее ценил всякие эти смешные условности посюсторонние, вроде жизни и счастья смертных сих, вверенных ему судьбой.
А в подсобной комнате, где раздевались прибывшие, был патефон и много пластинок. И в памяти в связи с этим осталось вот что.
Мы с Василием, ребятишки лет 12-13-ти, уже слышали такие имена, как Петр Лещенко, Александр Вертинский. Лещенко нам очень нравился, поскольку был понятен, приятно слушать бравурные легкие романсы или песни с налетом цыганщины, музыка танцевальная у него, как правило, ну а для детям, становящимся из мальчиков юношами, это очень нравилось.
Вертинский был нам не вполне понятен. Но мы чувствовали отношение к его песням взрослых. И к Лещенко. И если к Лещенко они относились холодновато, то романсы Вертинского напевали сами, к нему было совсем другое отношение. И в отсутствие детей, когда нас не было в комнате, то из-за двери можнобыло слышать, что взрослыеслушают Вертинского.
Как-то Сталин ставил пластинки, у нас с ним зашел разговор, и мы сказали, что Лещенко нам очень-очень нравится. «А Вертинский?» – спросил Сталин. Мы ответили, что тоже хорошо, но Лещенко лучше. На что Сталин сказал: «Такие, как Лещенко, ещё есть, а Вертинский – один». И в этом мы почувствовали уважение к Вертинскому со стороны Сталина, высокую оценку его творчества.
А эту песню мне открыл уже отец в 80-х. С тех ещё времён, с их с тётей катушечного магнитофона. После смерти деда. Я всё думал тогда: это либо вон Вертинского, либо из какого позднесоветского кинофильма 70-х — 80-х вроде «Дней Турбиных» по «Белой гвардии» и прочего.
Либо даже чуть ли не нечто вроде «Посвящения Гёте», который был, как помню, склонен в своё время к подобным интрижкам.
Пётр Лещенко — Капризная, упрямая
Простите (как раз тогда они мне и объяснили, два светлых ангела былого, что повелительное наклонение здесь — хоть и короче; и, казалось бы, вследствие одного этого уж скромнее — но недопустимо, ввиду своей заранее нелепой надменной уверенности в исходе, предрешённости) прошу прощения за исключительно вульгарный видеоряд, слушать конечно лучше без него — это всё сочиняют уж бастарды новаго времени, не знающие даже тени былого благородства, увы, питающиеся лишь своими скудными представлениями о его призраках, доступных им.
Пётр и Вера Лещенко
Пётр Лещенко — Андрюша (фокстрот, Зигмунд им. 336-й бригады морской пехоты Белостокский — Пётр Лещенко)
Петр Лёщенко — Пой, цыгане (1935)
Немного женщин и вина...
Да и был ли он столь уж более имманентен чем Вертинский? Не был ли, напротив, куда более сокрытым поэтом, герметическим, не столь резво раскрывавшим те наши, потаённые, волнующие струны. Не столь напоказ, напротив, скрывая всё лишь в интонациях, намеренно уводя из текста.
Пётр Лещенко — Эй друг гитара
В жизни всё неверно и капризно Дни бегут, никто их не вернёт Нынче праздник — завтра будет тризна Незаметно старость подойдёт
Кто из проклятых поколений после него, за исключением немногих единственных поэтов, имена которых мы знаем так чётко, среди всех миллиардов живущих ныне прочих, лишних, понимают, помнят эти нехитрые истины?
Был ли так уж осознан тот хитроумный грузин в своём решении, достойном лишь тех первых ахейцев адовых, что в своём безумии уже утратили свою цивилизацию македонянам и, чуть позже римлянам, ничуть не более гуманным и рациональным даже — лишь всего чуть менее беспричинно жестоким?
Где ты юность без конца, без краю Отчего так быстро пронеслась? Неужели скоро, умирая, Мне придётся спеть последний раз?
Не прячьте ваших правнуков от вас, уходящих. Может статься, лет через сорок, они найдут в этом опыте младенческом своём опору, понимание неких вселенских глубин, что так и останутся недоступными тем их современникам, что не имели тогда этого опыта. Мы помним их глаза. Их голос. И через это весь их мир. Более возвышенный чем всё это новое, сменившее.
Эй друг гитара Что звенишь несмело, Ешчо не время плакать надо мной Уж жисть прошла Всё пролетело Осталась песня Песня в час ночной
Всю эту пакость немыслимую, прости господи, если на то именно твой план был, что я не вполне понимаю — вернее понять могу лишь как казнь нам без особых на то причин, в научение нам некое немыслимое — в назидание что мир наш не рай наш, не песочница забавная многокрасочная, но единственно эшафот наш кровавый, и нечему тут радоваться: впрочем, как заведено было у тебя испокон веков, с ещё ветхого завета — то и дело разрушать прежде насыпанную мандалу, ради которой те кто так дороги нам, отдавали свои жизни, всё своё счастье вовек, навсегда. Каково твоё имя тогда?
Меня всё время, с рождения, интересовали более открытые, честные люди, чья боль так видна сквозь всё. Потому что те, кто заметно боли тут не испытывает — стало быть те, чья глупость зашкаливает, превышает с запасом естественный уровень этого мира, позволяет им его не замечать, в его жестокости, ужасе его устройства. Да, тому самому, по Ѳёдору Аполлонычу Корженёвскому нашему: «The horror, the horror» — как наш тот окончательный, последний ответ, финальное осознание этой милой красивой сказки.
Пётр Лещенко — Всё что было
< iframe width="560" height="315" src="https://www.youtube.com/embed/g06DTcWQdT0" frameborder="0" allowfullscreen >< /iframe >
upd 2019-12 (удалили, заливаю первое более-менее подходящее видео, не факт что столь же стоящее, что было прежде)
Видно, память моих дедов и прадедов с тех 1910-х, всё ещё живёт во мне. И я, с тех наших 1980-х — с их трагического излёта, невозможных победителей всё же того, что так окончательно тогда уничтожило их прежний мир — ставшего первой магией моего тогда такого нового мира, вовсе непознаваемой тогда, необъяснимой, трансцендентной, всё ещё храню вопреки всему тому что с тех пор произошло. Вопреки всем этим волнам, что смыли нашу ту Атлантиду уж окончательно.
Пётр Лещенко — Станочек мой, станочек (фильм «Кружева»)
Сердце, тише... Выше, выше!..
Уж извините, что сюда принесла. К ней судьба была более благосклонна.
Пускай проходят века, но эта иллюзия, самая необычная здесь, самая иррациональная посреди всего — она одна делает это всё хоть немного, хоть на ускользающее мгновение, но осмысленным. Стоящим того чтобы жить.
Чтоб кому не казалось что композитор был непременно устремлён в высшее. Отнюдь. Скорее вот во всё эдакое. Тем и забавен. Такое нескончаемое старорежимное «Лето Господне» Ивана Шмелёва, его первая часть. Россия, которую мы потеряли уж дважды за этот короткий XX век. Даже трижды, учитывая что довоенный и послевоенный СССР были совсем уж разными мирами, после всего пережитого (а большинством скорее даже не пережитого).
Так что вот, такое смешное мещанское веселье. Накануне расстрела.
Как вы можете видеть уж по названиям одним — эстрада преизряднейшая. Но уж куда б лучше взамен него уничтожили этих вон нынешних Киркорова, Газманова, Укупника и сотен подобных вовсе никчёмных.
Заметьте, уничтожен он был именно за это, за общую несерьёзность репертуара. Тем, кто, в принципе, был глубже — но куда менее ценил всякие эти смешные условности посюсторонние, вроде жизни и счастья смертных сих, вверенных ему судьбой.
Либо даже чуть ли не нечто вроде «Посвящения Гёте», который был, как помню, склонен в своё время к подобным интрижкам.
Пётр Лещенко — Капризная, упрямая
Простите(как раз тогда они мне и объяснили, два светлых ангела былого, что повелительное наклонение здесь — хоть и короче; и, казалось бы, вследствие одного этого уж скромнее — но недопустимо, ввиду своей заранее нелепой надменной уверенности в исходе, предрешённости) прошу прощения за исключительно вульгарный видеоряд, слушать конечно лучше без него — это всё сочиняют уж бастарды новаго времени, не знающие даже тени былого благородства, увы, питающиеся лишь своими скудными представлениями о его призраках, доступных им.Немного женщин и вина...
Пётр Лещенко — Эй друг гитара
Кто из проклятых поколений после него, за исключением немногих единственных поэтов, имена которых мы знаем так чётко, среди всех миллиардов живущих ныне прочих, лишних, понимают, помнят эти нехитрые истины?
Был ли так уж осознан тот хитроумный грузин в своём решении, достойном лишь тех первых ахейцев адовых, что в своём безумии уже утратили свою цивилизацию македонянам и, чуть позже римлянам, ничуть не более гуманным и рациональным даже — лишь всего чуть менее беспричинно жестоким?
Не прячьте ваших правнуков от вас, уходящих. Может статься, лет через сорок, они найдут в этом опыте младенческом своём опору, понимание неких вселенских глубин, что так и останутся недоступными тем их современникам, что не имели тогда этого опыта. Мы помним их глаза. Их голос. И через это весь их мир. Более возвышенный чем всё это новое, сменившее.
Всю эту пакость немыслимую, прости господи, если на то именно твой план был, что я не вполне понимаю — вернее понять могу лишь как казнь нам без особых на то причин, в научение нам некое немыслимое — в назидание что мир наш не рай наш, не песочница забавная многокрасочная, но единственно эшафот наш кровавый, и нечему тут радоваться: впрочем, как заведено было у тебя испокон веков, с ещё ветхого завета — то и дело разрушать прежде насыпанную мандалу, ради которой те кто так дороги нам, отдавали свои жизни, всё своё счастье вовек, навсегда. Каково твоё имя тогда?