*** Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня.
*** Стиль есть душа вещей.
*** Никакой человек не достоин похвалы. Всякий человек достоин только жалости.
*** Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка и не общественник. Но когда я один — я полный, а когда со всеми — не полный. Одному мне все-таки лучше.
*** В России вся собственность выросла из выпросил, или подарил, или кого-нибудь обобрал. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается. {написано в 1911 г.}
*** Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если её нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель.
*** Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
*** Правда выше солнца, выше неба, выше бога: ибо если и бог начинался бы не с правды — он — не Бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда.
*** «Счастье в усилии», говорит молодость. «Счастье в покое», говорит смерть. «Все преодолею», говорит молодость. «Да, но все кончится», говорит смерть.
*** Охотно слушают, не скучают — верный признак, что этот слушающий есть добрый, ясный, простой человек. С ним можно водить дружбу. Можно ему довериться. Но не надейтесь на дружбу с человеком, который скучает, вас выслушивая: он думает только о себе и занят только собою. Столь же хороший признак о себе рассказывать: значит, человек чувствует в окружающих братьев себе. Рассказ другому есть выражение расположения к другому.
*** Двигаться хорошо с запасом большой тишины в душе; например, путешествовать. Тогда все кажется ярко, осмысленно, все укладывается в хороший результат.
Но и «сидеть на месте» хорошо только с запасом большого движения в душе. Кант всю жизнь сидел: но у него было в душе столько движения, что от «сиденья» его двинулись миры.
*** Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь.
*** Талант нарастает, когда нарастает страсть. Талант есть страсть.
*** Все религии пройдут, а это останется: просто — сидеть на стуле и смотреть вдаль.
*** Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием. И всякое выговаривание я хочу непременно записать. Это — инстинкт. Не из такого ли инстинкта родилась литература (письменная)?
*** — Чадца Мои, — избавить я вас не могу (все-таки не могу! о, как это ужасно): но вот, взглядывая на Меня, вспоминая Меня здесь, вы несколько будете утешаться, облегчаться, вам будет легче — что и Я страдал.
Если так: и он пришел утешить в страдании, которого обойти невозможно, победить невозможно, и прежде всего в этом ужасном страдании смерти и ее приближениях...
Тогда все объясняется. Тогда Осанна...
*** Как ни страшно сказать, вся наша «великолепная» литература в сущности ужасно недостаточна и не глубока. Она великолепно «изображает»; но то, что она изображает — отнюдь не великолепно и едва стоит этого мастерского чекана. <...> В сущности, никому, кроме самих русских, неинтересно.
*** Отвратительное человека начинается с самодовольства.
*** Не понимаю, почему меня так ненавидят в литературе. Сам себе я кажусь «очень милым человеком».
*** Я не хочу истины, я хочу покоя.
*** Как самые счастливые минуты в жизни мне припоминаются те, когда я видел (слушал) людей счастливыми. ... Из этого я заключаю, что я был рожден созерцателем, а не действователем. Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.
*** Только оканчивая жизнь, видишь, что вся твоя жизнь была поучением, в котором ты был невнимательным учеником. Так я стою перед своим невыученным уроком. Учитель вышел. «Собирай книги и уходи». И рад бы, чтобы кто-нибудь «наказал», «оставил без обеда». Но никто не накажет. Завтра будет «урок». Но для другого. И другие будут заниматься. Тобой никогда более не займутся.
*** Какой это ужас, что человек (вечный филолог) нашел слово для этого — «смерть». Разве это возможно как-нибудь назвать? Разве оно имеет имя? Имя — уже определение, уже «чтó-то знаем». Но ведь мы же об этом ничего не знаем.
*** Сильная любовь кого-нибудь одного делает ненужной любовь многих.
*** Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.
*** До тех пор пока вы не подчинитесь школе и покорно дадите ей переделать себя в не годного никуда человека, до тех пор вас никуда не пустят, никуда не примут, не дадут никакого места и не допустят ни до какой работы.
*** Только то чтение удовлетворительно, когда книга переживается. Читать «для удовольствия» не стоит. И даже для «пользы» едва ли стоит. Больше пользы приобретаешь «на ногах», — просто живя, делая.
*** Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай.
*** Смотрите, злодеяния льются, как свободная песнь; а добродетельная жизнь тянется, как панихида.
Отчего это? Отчего такой ужас?
Да посмотрите, как хорош «Ад» Данте и как кисло его «Чистилище». То же между «Потерянным Раем» Мильтона и его же «Возвращенным Раем». Отчего? Отчего?!!
*** Не один Кутузов имел себе Михайловского-Данилевского: мог бы иметь и Барклай-де-Толли. Отчего «нашим современникам» не соединить в себе полководца и жизнеописателя, — так сказать, поместить себе за пазуху «Михайловского-Данилевского» и продиктовать ему все слова.
— «Мне Тита Ливия не надо», — говорят «современные» Александры Македонские. «Я довольно хорошо пишу, и опишу сам свой поход в Индию».
*** Мы живем в великом окончании литературы.
*** Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своём.
*** Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость? Звезды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звезд.
*** Да. Смерть — это тоже религия. Другая религия. Никогда не приходило на ум. ... Вот арктический полюс. Пелена снега. И ничего нет. Такова смерть. ... Смерть — конец. Параллельные линии сошлись. Ну, уткнулись друг в друга, и ничего дальше. Ни «самых законов геометрии». ... Да, «смерть» одолевает даже математику. «Дважды два — ноль».
*** Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм — буря, дождь, ветер… Взойдет солнышко и осушит все. И будут говорить, как о высохшей росе: «Неужели он (соц.) был?» «И барабанил в окна град: братство, равенство, свобода?» — О да! И еще скольких этот град побил!! — «Удивительно. Странное явление. Не верится. Где бы об истории его прочитать?»
*** Настоящей серьезности человек достигает, только когда умирает. Неужели же вся жизнь легкомыслие? Вся.
*** Дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришел Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы. «Лишние люди». Тоскующие люди. Дурные люди.
*** Жизнь происходит от «неустойчивых равновесий». Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни.
*** Цивилизация не на улицах, цивилизация в сердце.
*** Русь молчалива и застенчива, и говорить почти не умеет на этом просторе и разгулялся русский болтун.
*** Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва − где „я не могу“; где „я могу“ − нет молитвы.
*** Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют. „Прибавляет“ только теснейшая и редкая симпатия, „душа в душу“ и „один ум“. Таковых находишь одну-две за всю жизнь. В них душа расцветает.
И ищи её. А толпы бегай или осторожно обходи её.
*** В энтузиазме: — Если бросить бомбу в русский климат, то, конечно, он станет как на южном берегу Крыма! Городовой: — Полноте, барышня: климат не переменится, пока не прикажет начальство. (наша революция).
*** Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди. Люди, которые не задаются никакою целью, — тоже Божьи люди.
*** Бог послал меня с даром слова и ничего другого еще не дал. Вот отчего я так несчастен.
*** Мир живет великими заворожениями. Мир вообще есть ворожба.
*** В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал. В России нечего кричать. Никто не услышит.
*** Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.
*** Чувство Родины должно быть строго, сдержанно в словах, не речисто, не болтливо, не «размахивая руками» и не выбегая вперед (чтобы показаться). Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием.
*** 20 лет я живу в непрерывной поэзии. Я очень наблюдателен, хотя и молчу. И вот я не помню дня, когда бы не заприметил в ней чего-нибудь глубоко поэтического, и видя что или услыша (ухом во время занятий) — внутренно навернется слеза восторга или умиления. И вот отчего я счастлив. И даже от этого хорошо пишу (кажется).
*** А для чего иметь «друга читателя»? Пишу ли я «для читателя»? Нет, пишешь для себя. — Зачем же печатаете? — Деньги дают… Субъективное совпало с внешним обстоятельством. Так происходит литература. И только.
*** Только не пишите ничего, не «старайтесь»: жизнь упустите, а написанное окажется «глупость» или «не нужно».
*** Томительно, но не грубо свистит вентилятор в коридорчике: я заплакал (почти): «Да вот чтобы слушать его — я хочу еще жить, а главное — друг должен жить». Потом мысль: «Неужели он (друг) на том свете не услышит вентилятора»; и жажда бессмертия так схватила меня за волосы, что я чуть не присел на пол.
*** Чем я более всего поражен в жизни? и за всю жизнь? Неблагородством. И — благородством. И тем, что благородное всегда в унижении. Свинство почти всегда торжествует. Оскорбляющее свинство.
*** Ужасна именно категория времени; ужасна эта связь со временем. Человек — временен.
*** Только горе открывает нам великое и святое. До горя — прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого.
*** Грубы люди, ужасающе грубы, — и даже по этому одному, или главным образом по этому — и боль в жизни, столько боли…
*** Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь — воздух. Без нее — нет дыхания, а при ней «дышится легко».
*** Жизнь — раба мечты.
В истории истинно реальны только мечты. Они живучи. Их ни кислотой, ни огнем не возьмешь. Они распространяются, плодятся, «овладевают воздухом», вползают из головы в голову. Перед этим цепким существованием как рассыпчаты каменные стены, железные башни, хорошее вооружение. Против мечты нет ни щита, ни копья.
А факты — в вечном полинянии.
*** Смысл — не в Вечном; смысл в Мгновениях. Мгновения-то и вечны, а Вечное — только «обстановка» для них. Квартира для жильца.
*** Приучайтесь жить вместе. В том и культура и история, чтобы вырабатывать привычки корректного поведения.
*** Вращайтесь, люди, около своей оси. Не стойте «на одном градусе». Один раз вы приходите в мир и должны все увидеть. Вращайтесь, вращайтесь!..
*** Приходит на ум, что «Мертвые души» и «Ревизор» — лубок.
Лубочная живопись гораздо ярче настоящей. Красного, синего, желтого — напущено реки. Все так ярко бьет в глаза — именно как у Гоголя. «Витязь срезает сразу сто голов». И драконы, и змеи — все ужас.
Именно — как у Гоголя. Все собираются перед картиной. Базар трепещет. Хохочут. Указывают пальцем. Именно — «Гоголь в истории русской литературы». Сразу всем понятно. Это — лубок. Сразу никакое художество не может стать всем понятно: оно слишком полно, содержательно и внутренно для этого. Ведь Гоголь — он весь внешний. Внутреннего — ничего.
Пошлость. Мерзость. В тайной глубине своей Гоголь — именно мерзость.
Подумать, что он «понял и отразил нашу Русь», — нашу Святую и прекрасную (во всех ее пороках) Русь, — с ее страданием, с ее многодумием, с ее сложностью — это просто глупо.
Созерцание Гоголя было не глубже, чем Милюкова и Гессена, которые тоже «страдают о несчастиях Руси».
И он родил тысячи и миллионы Милюковых и Гессенов, и — ни одной праведной души.
Ничего праведного, любящего, трогательного, глубокого не пошло от Гоголя. От него именно пошла одна мерзость. Вот это — пошло. И залило собою Русь.
*** До чего противны эти имена двух фанфаронов, Маркса и Энгельса (тесть и зять, жиды), которыми пестреет вся печать. Два всесветные мошенника, по всему вероятию, на тайной пенсии у берлинской жандармерии.
*** Осенью в дождь все грибы гнилые. Так и наше время. Чего же я сержусь? Чего недоумеваю? Точно удивлен и негодую.
*** ...Но никто тебя не заметил, и песен твоих не взяли. И вот ты стоишь у колонны.
Не пойду и я с миром. Не хочу. Я лучше останусь с тобой. Вот я возьму твои руки и буду стоять.
И когда мир кончится, я все буду стоять с тобою и никогда не уйду.
Знаешь ли ты, девушка, что это — “мир проходит”, а — не “мы проходим”. И мир пройдет и прошел уже. А мы с тобой будем вечно стоять.
Потому что справедливость с нами. А мир воистину несправедлив.
*** По содержанию литература русская есть такая мерзость, — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература.
*** Заранее решено, что человек не гений. Кроме того, он естественный мерзавец. В итоге этих двух «уверенностей» получился чиновник и решение везде завести чиновничество.
*** Коренное зло истории заключается в неправильном соотношении в ней между целью и средствами: человеческая личность, признанная только средством, бросается к подножию возводимого здания цивилизации, и, конечно, никто не может определить, в каких размерах и до каких пор это может быть продолжаемо. Ею раздавлены уже всюду низшие классы, она готовится раздавить первобытные народности, и в воздухе носится иногда идея, что данное живущее поколение людей может быть пожертвовано для блага будущего, для неопределенного числа поколений грядущих. Что-то чудовищное совершается в истории, какой-то призрак охватил и извратил ее: для того, чего никто не видел, чего все ждут только, совершается нечто нестерпимое: человеческое существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами, целыми народами во имя какой-то общей далекой цели, которая еще не показалась ничему живому, о которой мы можем только гадать. И где конец этому, когда же появится человек как цель, которому принесено столько жертв, — это остается никому не известным.
*** Мы не отойдем, кажется, далеко от истины, если скажем, что с искушением прибегнуть, овладевая судьбами человечества, к «земным хлебам» здесь разумеется один страшный, но действительно мощный исход из исторических противоречий: это — понижение психического уровня в человеке. Погасить в нем все неопределенное, тревожное, мучительное, упростить его природу до ясности коротких желаний, понудить его в меру знать, в меру чувствовать, в меру желать — вот средство удовлетворить его, наконец, и успокоить...
*** «И все будут счастливы, — заканчивает Инквизитор, — все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое, — и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастья будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они».
*** Один человек, который жил между нами, но, конечно, не был похож ни на кого из нас, непостижимым и таинственным образом почувствовал действительное отсутствие Бога и присутствие другого и перед тем, как умереть, передал нам ужас своей души, своего одинокого сердца, бессильно бьющегося любовью к Тому, Кого — нет, бессильно убегающего от того, кто — есть.
*** Жажда бессмертия, земного бессмертия, есть самое удивительное и совершенно несомненное чувство в человеке.
*** Несомненно только, что умственный индифферентизм, равнодушие ко всяким вопросам никогда еще не было так беззастенчиво, как в подрастающих на смену нам поколениях.
*** Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: «Ищите прежде Царствия Божия, и все остальное приложится вам» — европейское человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает называться христианским.
*** Спокойствие старинного рассказа, веселость прежней поэзии, какою бы красотою это ни сопровождалось, не интересует и не привлекает более никого: люди дико сторонятся от всего подобного, им невыносима дисгармония светлых впечатлений, идущих снаружи, с отсутствием какого-либо света в их собственной душе
*** Стремление к универсальному составляет самую общую и самую постоянную черту Католической церкви как стремление к индивидуальному, особенному — коренную черту Протестантизма.
*** ... как республика Фабиев и империя Августов была романскою попыткою объединить человечество правом, так Католицизм был романскою же попыткою объединить его в религии, и социализм является стремлением, зародившимся также в романских расах, — объединить его на экономической основе.
*** Можно считать за результаты великого недоразумения принадлежность германских народов к Католической церкви, и она сохранялась столько веков потому лишь, что они не видели истинных стремлений Рима, ни Рим не всматривался слишком подробно и близко в то, что было за Альпами.
*** Как Католицизм есть романское понимание Христианства и протестантизм — германское, так Православие есть его славянское понимание.
*** Слова великого Гердера, что «каждое время и каждое место живет для себя самого», открыли истинную эру в понимании истории, указав на мир индивидуального и своеобразного, который должен быть познан в ней.
*** Мир Гоголя — чудно отошедший от нас вдаль мир, который мы рассматриваем как бы в увеличительное стекло; многому в нем удивляемся, всему смеемся, виденного не забываем; но никогда ни с кем из виденного не имеем ничего общего, связующего, и — не в одном только положительном смысле, но также — в отрицательном.
*** С Гоголя именно начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней.
*** Вопросы, поставленные Достоевским, гораздо глубже, чем казались ему.
*** Что не сознается людьми, то иногда чувствуется ими с тем большею силою.
*** ... человек несет в себе, в скрытом состоянии, сложный мир задатков, ростков еще не обнаруженных, — и обнаружение их составит его будущую историю столь же непреодолимо, как уже теперь действительно присутствие этих задатков в нем.
*** ... большею частью, мы до самой смерти не знаем истинного содержания своей души; не знаем и истинного образа того мира, среди которого живем, так как он изменяется соответственно той мысли или тому чувству, какие к нему мы прилагаем.
Розанов, как всякий философ, говорит банальнейшие вещи. Ничего нового, всё то же мы и пережили сами, и давно, даже забыть успели. Оттого, верно, и открываем с той радостью узнавания своего же, давно позабытого, утраченного в общей круговерти.
Но как всякий философ, он остаётся непонятым всеми. Ибо если они б его понимали, то никогда не жили свои жизни как живут они. А жили бы как он. И мир был бы другим. Вообще другим.
И мы раз за разом встречаем тех, кто, мы знаем, мы видим их глаза — живут так. В мире, устроенном для тех, и теми, кто не понимает, не понял за всю жизнь — и значит никогда не поймёт.
Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня.
***
Стиль есть душа вещей.
***
Никакой человек не достоин похвалы. Всякий человек достоин только жалости.
***
Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка и не общественник. Но когда я один — я полный, а когда со всеми — не полный. Одному мне все-таки лучше.
***
В России вся собственность выросла из выпросил, или подарил, или кого-нибудь обобрал. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается. {написано в 1911 г.}
***
Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если её нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель.
***
Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
***
Правда выше солнца, выше неба, выше бога: ибо если и бог начинался бы не с правды — он — не Бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда.
***
«Счастье в усилии», говорит молодость.
«Счастье в покое», говорит смерть.
«Все преодолею», говорит молодость.
«Да, но все кончится», говорит смерть.
***
Охотно слушают, не скучают — верный признак, что этот слушающий есть добрый, ясный, простой человек. С ним можно водить дружбу. Можно ему довериться. Но не надейтесь на дружбу с человеком, который скучает, вас выслушивая: он думает только о себе и занят только собою. Столь же хороший признак о себе рассказывать: значит, человек чувствует в окружающих братьев себе. Рассказ другому есть выражение расположения к другому.
***
Двигаться хорошо с запасом большой тишины в душе; например, путешествовать. Тогда все кажется ярко, осмысленно, все укладывается в хороший результат.
Но и «сидеть на месте» хорошо только с запасом большого движения в душе. Кант всю жизнь сидел: но у него было в душе столько движения, что от «сиденья» его двинулись миры.
***
Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь.
***
Талант нарастает, когда нарастает страсть. Талант есть страсть.
***
Все религии пройдут, а это останется: просто — сидеть на стуле и смотреть вдаль.
Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием. И всякое выговаривание я хочу непременно записать. Это — инстинкт. Не из такого ли инстинкта родилась литература (письменная)?
***
— Чадца Мои, — избавить я вас не могу (все-таки не могу! о, как это ужасно): но вот, взглядывая на Меня, вспоминая Меня здесь, вы несколько будете утешаться, облегчаться, вам будет легче — что и Я страдал.
Если так: и он пришел утешить в страдании, которого обойти невозможно, победить невозможно, и прежде всего в этом ужасном страдании смерти и ее приближениях...
Тогда все объясняется. Тогда Осанна...
***
Как ни страшно сказать, вся наша «великолепная» литература в сущности ужасно недостаточна и не глубока. Она великолепно «изображает»; но то, что она изображает — отнюдь не великолепно и едва стоит этого мастерского чекана.
<...>
В сущности, никому, кроме самих русских, неинтересно.
***
Отвратительное человека начинается с самодовольства.
***
Не понимаю, почему меня так ненавидят в литературе. Сам себе я кажусь «очень милым человеком».
***
Я не хочу истины, я хочу покоя.
***
Как самые счастливые минуты в жизни мне припоминаются те, когда я видел (слушал) людей счастливыми. ... Из этого я заключаю, что я был рожден созерцателем, а не действователем. Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.
Только оканчивая жизнь, видишь, что вся твоя жизнь была поучением, в котором ты был невнимательным учеником.
Так я стою перед своим невыученным уроком. Учитель вышел. «Собирай книги и уходи». И рад бы, чтобы кто-нибудь «наказал», «оставил без обеда». Но никто не накажет. Завтра будет «урок». Но для другого. И другие будут заниматься. Тобой никогда более не займутся.
***
Какой это ужас, что человек (вечный филолог) нашел слово для этого — «смерть». Разве это возможно как-нибудь назвать? Разве оно имеет имя? Имя — уже определение, уже «чтó-то знаем». Но ведь мы же об этом ничего не знаем.
***
Сильная любовь кого-нибудь одного делает ненужной любовь многих.
***
Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.
***
До тех пор пока вы не подчинитесь школе и покорно дадите ей переделать себя в не годного никуда человека, до тех пор вас никуда не пустят, никуда не примут, не дадут никакого места и не допустят ни до какой работы.
***
Только то чтение удовлетворительно, когда книга переживается. Читать «для удовольствия» не стоит. И даже для «пользы» едва ли стоит. Больше пользы приобретаешь «на ногах», — просто живя, делая.
***
Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай.
***
Смотрите, злодеяния льются, как свободная песнь; а добродетельная жизнь тянется, как панихида.
Отчего это? Отчего такой ужас?
Да посмотрите, как хорош «Ад» Данте и как кисло его «Чистилище». То же между «Потерянным Раем» Мильтона и его же «Возвращенным Раем». Отчего? Отчего?!!
***
Не один Кутузов имел себе Михайловского-Данилевского: мог бы иметь и Барклай-де-Толли. Отчего «нашим современникам» не соединить в себе полководца и жизнеописателя, — так сказать, поместить себе за пазуху «Михайловского-Данилевского» и продиктовать ему все слова.
— «Мне Тита Ливия не надо», — говорят «современные» Александры Македонские. «Я довольно хорошо пишу, и опишу сам свой поход в Индию».
Мы живем в великом окончании литературы.
***
Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своём.
***
Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость?
Звезды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звезд.
***
Да. Смерть — это тоже религия. Другая религия.
Никогда не приходило на ум.
...
Вот арктический полюс. Пелена снега. И ничего нет. Такова смерть.
...
Смерть — конец. Параллельные линии сошлись. Ну, уткнулись друг в друга, и ничего дальше. Ни «самых законов геометрии».
...
Да, «смерть» одолевает даже математику. «Дважды два — ноль».
***
Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм — буря, дождь, ветер…
Взойдет солнышко и осушит все. И будут говорить, как о высохшей росе: «Неужели он (соц.) был?» «И барабанил в окна град: братство, равенство, свобода?»
— О да! И еще скольких этот град побил!!
— «Удивительно. Странное явление. Не верится. Где бы об истории его прочитать?»
***
Настоящей серьезности человек достигает, только когда умирает.
Неужели же вся жизнь легкомыслие? Вся.
***
Дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришел Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы. «Лишние люди». Тоскующие люди. Дурные люди.
***
Жизнь происходит от «неустойчивых равновесий». Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни.
***
Цивилизация не на улицах, цивилизация в сердце.
***
Русь молчалива и застенчива, и говорить почти не умеет на этом просторе и разгулялся русский болтун.
***
Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва − где „я не могу“; где „я могу“ − нет молитвы.
***
Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.
„Прибавляет“ только теснейшая и редкая симпатия, „душа в душу“ и „один ум“. Таковых находишь одну-две за всю жизнь. В них душа расцветает.
И ищи её. А толпы бегай или осторожно обходи её.
***
В энтузиазме:
— Если бросить бомбу в русский климат, то, конечно, он станет как на южном берегу Крыма!
Городовой:
— Полноте, барышня: климат не переменится, пока не прикажет начальство.
(наша революция).
***
Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.
Люди, которые не задаются никакою целью, — тоже Божьи люди.
***
Бог послал меня с даром слова и ничего другого еще не дал. Вот отчего я так несчастен.
***
Мир живет великими заворожениями. Мир вообще есть ворожба.
***
В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал. В России нечего кричать. Никто не услышит.
Мы рождаемся для любви.
И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете.
И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.
***
Чувство Родины должно быть строго, сдержанно в словах, не речисто, не болтливо, не «размахивая руками» и не выбегая вперед (чтобы показаться).
Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием.
***
20 лет я живу в непрерывной поэзии. Я очень наблюдателен, хотя и молчу. И вот я не помню дня, когда бы не заприметил в ней чего-нибудь глубоко поэтического, и видя что или услыша (ухом во время занятий) — внутренно навернется слеза восторга или умиления. И вот отчего я счастлив. И даже от этого хорошо пишу (кажется).
***
А для чего иметь «друга читателя»? Пишу ли я «для читателя»? Нет, пишешь для себя.
— Зачем же печатаете?
— Деньги дают…
Субъективное совпало с внешним обстоятельством.
Так происходит литература. И только.
***
Только не пишите ничего, не «старайтесь»: жизнь упустите, а написанное окажется «глупость» или «не нужно».
***
Томительно, но не грубо свистит вентилятор в коридорчике: я заплакал (почти): «Да вот чтобы слушать его — я хочу еще жить, а главное — друг должен жить». Потом мысль: «Неужели он (друг) на том свете не услышит вентилятора»; и жажда бессмертия так схватила меня за волосы, что я чуть не присел на пол.
***
Чем я более всего поражен в жизни? и за всю жизнь?
Неблагородством.
И — благородством.
И тем, что благородное всегда в унижении.
Свинство почти всегда торжествует. Оскорбляющее свинство.
***
Ужасна именно категория времени; ужасна эта связь со временем.
Человек — временен.
***
Только горе открывает нам великое и святое.
До горя — прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого.
***
Грубы люди, ужасающе грубы, — и даже по этому одному, или главным образом по этому — и боль в жизни, столько боли…
***
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь — воздух. Без нее — нет дыхания, а при ней «дышится легко».
***
Жизнь — раба мечты.
В истории истинно реальны только мечты. Они живучи. Их ни кислотой, ни огнем не возьмешь. Они распространяются, плодятся, «овладевают воздухом», вползают из головы в голову. Перед этим цепким существованием как рассыпчаты каменные стены, железные башни, хорошее вооружение. Против мечты нет ни щита, ни копья.
А факты — в вечном полинянии.
***
Смысл — не в Вечном; смысл в Мгновениях.
Мгновения-то и вечны, а Вечное — только «обстановка» для них. Квартира для жильца.
***
Приучайтесь жить вместе. В том и культура и история, чтобы вырабатывать привычки корректного поведения.
***
Вращайтесь, люди, около своей оси. Не стойте «на одном градусе». Один раз вы приходите в мир и должны все увидеть. Вращайтесь, вращайтесь!..
Приходит на ум, что «Мертвые души» и «Ревизор» — лубок.
Лубочная живопись гораздо ярче настоящей. Красного, синего, желтого — напущено реки. Все так ярко бьет в глаза — именно как у Гоголя. «Витязь срезает сразу сто голов». И драконы, и змеи — все ужас.
Именно — как у Гоголя. Все собираются перед картиной. Базар трепещет. Хохочут. Указывают пальцем. Именно — «Гоголь в истории русской литературы».
Сразу всем понятно. Это — лубок. Сразу никакое художество не может стать всем понятно: оно слишком полно, содержательно и внутренно для этого.
Ведь Гоголь — он весь внешний. Внутреннего — ничего.
Пошлость. Мерзость. В тайной глубине своей Гоголь — именно мерзость.
Подумать, что он «понял и отразил нашу Русь», — нашу Святую и прекрасную (во всех ее пороках) Русь, — с ее страданием, с ее многодумием, с ее сложностью — это просто глупо.
Созерцание Гоголя было не глубже, чем Милюкова и Гессена, которые тоже «страдают о несчастиях Руси».
И он родил тысячи и миллионы Милюковых и Гессенов, и — ни одной праведной души.
Ничего праведного, любящего, трогательного, глубокого не пошло от Гоголя. От него именно пошла одна мерзость. Вот это — пошло. И залило собою Русь.
***
До чего противны эти имена двух фанфаронов, Маркса и Энгельса (тесть и зять, жиды), которыми пестреет вся печать. Два всесветные мошенника, по всему вероятию, на тайной пенсии у берлинской жандармерии.
***
Осенью в дождь все грибы гнилые. Так и наше время. Чего же я сержусь? Чего недоумеваю? Точно удивлен и негодую.
***
...Но никто тебя не заметил, и песен твоих не взяли. И вот ты стоишь у колонны.
Не пойду и я с миром. Не хочу. Я лучше останусь с тобой. Вот я возьму твои руки и буду стоять.
И когда мир кончится, я все буду стоять с тобою и никогда не уйду.
Знаешь ли ты, девушка, что это — “мир проходит”, а — не “мы проходим”. И мир пройдет и прошел уже. А мы с тобой будем вечно стоять.
Потому что справедливость с нами. А мир воистину несправедлив.
***
По содержанию литература русская есть такая мерзость, — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература.
***
Заранее решено, что человек не гений. Кроме того, он естественный мерзавец. В итоге этих двух «уверенностей» получился чиновник и решение везде завести чиновничество.
Коренное зло истории заключается в неправильном соотношении в ней между целью и средствами: человеческая личность, признанная только средством, бросается к подножию возводимого здания цивилизации, и, конечно, никто не может определить, в каких размерах и до каких пор это может быть продолжаемо. Ею раздавлены уже всюду низшие классы, она готовится раздавить первобытные народности, и в воздухе носится иногда идея, что данное живущее поколение людей может быть пожертвовано для блага будущего, для неопределенного числа поколений грядущих. Что-то чудовищное совершается в истории, какой-то призрак охватил и извратил ее: для того, чего никто не видел, чего все ждут только, совершается нечто нестерпимое: человеческое существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами, целыми народами во имя какой-то общей далекой цели, которая еще не показалась ничему живому, о которой мы можем только гадать. И где конец этому, когда же появится человек как цель, которому принесено столько жертв, — это остается никому не известным.
***
Мы не отойдем, кажется, далеко от истины, если скажем, что с искушением прибегнуть, овладевая судьбами человечества, к «земным хлебам» здесь разумеется один страшный, но действительно мощный исход из исторических противоречий: это — понижение психического уровня в человеке. Погасить в нем все неопределенное, тревожное, мучительное, упростить его природу до ясности коротких желаний, понудить его в меру знать, в меру чувствовать, в меру желать — вот средство удовлетворить его, наконец, и успокоить...
***
«И все будут счастливы, — заканчивает Инквизитор, — все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое, — и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастья будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они».
***
Один человек, который жил между нами, но, конечно, не был похож ни на кого из нас, непостижимым и таинственным образом почувствовал действительное отсутствие Бога и присутствие другого и перед тем, как умереть, передал нам ужас своей души, своего одинокого сердца, бессильно бьющегося любовью к Тому, Кого — нет, бессильно убегающего от того, кто — есть.
***
Жажда бессмертия, земного бессмертия, есть самое удивительное и совершенно несомненное чувство в человеке.
***
Несомненно только, что умственный индифферентизм, равнодушие ко всяким вопросам никогда еще не было так беззастенчиво, как в подрастающих на смену нам поколениях.
***
Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: «Ищите прежде Царствия Божия, и все остальное приложится вам» — европейское человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает называться христианским.
***
Спокойствие старинного рассказа, веселость прежней поэзии, какою бы красотою это ни сопровождалось, не интересует и не привлекает более никого: люди дико сторонятся от всего подобного, им невыносима дисгармония светлых впечатлений, идущих снаружи, с отсутствием какого-либо света в их собственной душе
***
Стремление к универсальному составляет самую общую и самую постоянную черту Католической церкви как стремление к индивидуальному, особенному — коренную черту Протестантизма.
***
... как республика Фабиев и империя Августов была романскою попыткою объединить человечество правом, так Католицизм был романскою же попыткою объединить его в религии, и социализм является стремлением, зародившимся также в романских расах, — объединить его на экономической основе.
***
Можно считать за результаты великого недоразумения принадлежность германских народов к Католической церкви, и она сохранялась столько веков потому лишь, что они не видели истинных стремлений Рима, ни Рим не всматривался слишком подробно и близко в то, что было за Альпами.
***
Как Католицизм есть романское понимание Христианства и протестантизм — германское, так Православие есть его славянское понимание.
***
Слова великого Гердера, что «каждое время и каждое место живет для себя самого», открыли истинную эру в понимании истории, указав на мир индивидуального и своеобразного, который должен быть познан в ней.
***
Мир Гоголя — чудно отошедший от нас вдаль мир, который мы рассматриваем как бы в увеличительное стекло; многому в нем удивляемся, всему смеемся, виденного не забываем; но никогда ни с кем из виденного не имеем ничего общего, связующего, и — не в одном только положительном смысле, но также — в отрицательном.
***
С Гоголя именно начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней.
***
Вопросы, поставленные Достоевским, гораздо глубже, чем казались ему.
***
Что не сознается людьми, то иногда чувствуется ими с тем большею силою.
***
... человек несет в себе, в скрытом состоянии, сложный мир задатков, ростков еще не обнаруженных, — и обнаружение их составит его будущую историю столь же непреодолимо, как уже теперь действительно присутствие этих задатков в нем.
***
... большею частью, мы до самой смерти не знаем истинного содержания своей души; не знаем и истинного образа того мира, среди которого живем, так как он изменяется соответственно той мысли или тому чувству, какие к нему мы прилагаем.
Но как всякий философ, он остаётся непонятым всеми. Ибо если они б его понимали, то никогда не жили свои жизни как живут они. А жили бы как он. И мир был бы другим. Вообще другим.
И мы раз за разом встречаем тех, кто, мы знаем, мы видим их глаза — живут так. В мире, устроенном для тех, и теми, кто не понимает, не понял за всю жизнь — и значит никогда не поймёт.