Набережная неисцелимых

«Набережная неисцелимых» (итал. Fondamenta degli incurabili; англ Watermark) – эссе Иосифа Бродского, посвященного Венеции.
История создания, как пояснял сам автор на одной пресс-конференции, весьма прагматична и тривиальна: «Исходный импульс был крайне простой. В Венеции существует организация, которая называется «Консорцио Венеция Нуово». Она занимается предохранением Венеции от наводнений. Лет шесть-семь назад люди из этой организации попросили меня написать для них эссе о Венеции. Никаких ограничений, ни в смысле содержания, ни в смысле объема, мне поставлено не было. Единственное ограничение, которое существовало — сроки: мне было отпущено два месяца. Они сказали, что заплатят деньги. Это и было импульсом. У меня было два месяца, я написал эту книжку. К сожалению, мне пришлось остановиться тогда, когда срок истек. Я бы с удовольствием писал ее и по сей день.» (Хельсинки, 1995 г)

Но едва ли Бродский, на протяжении 17-ти лет, каждый год – и всегда в канун нового года – летел в Венецию, чтобы, рано или поздно, получить заказ. Сам он, в своем эссе, объяснял это так: «Я просто считаю, что вода есть образ времени, и под всякий Новый год, в несколько языческом духе, стараюсь оказаться у воды, предпочтительно у моря или у океана, чтобы застать всплытие новой порции, нового стакана времени. Я не жду голой девы верхом на раковине; я жду облака или гребня волны, бьющей в берег в полночь. Для меня это и есть время, выходящее из воды, и я гляжу на кружевной рисунок, оставленный на берегу, не с цыганской проницательностью, а с нежностью и благодарностью.» («Набережная неисцелимых», эпизод 17)
Кто не доволен объяснением — ищет свой.

Некоторые журналисты и публицисты, писавшие заметки к этому эссе, предполагаю, что Венеция могла напоминать поэту родной Ленинград. И в этом есть здравое зерно, ведь Петербург задумывался Петром Первым именно как город, по образу похожий на Венецию и Амстердам, города, где вместо каменных улиц – сеть каналов. Да и в самом эссе мелькает упоминание родного города.

Для кого-то настольной книгой жизни являются слова Дюма-отца «Cherchez la femme, pardieu! Сherchez la femme!» и они пытаются выжать «всю правду», красноречиво молча о может «тайной», а может «неразделенной» любви поэта.

Не претендуя на истину, позволю лишь риторическое отступление. Когда же люди перестанут верить всему, что написано в газетах и журналах?

Вобщем или короче говоря, более или менее, так или иначе, но тема Венеции преследовала поэта очень давно. «И я поклялся, что если смогу выбраться из родной империи, то первым делом поеду в Венецию, сниму комнату на первом этаже какого-нибудь палаццо, чтобы волны от проходящих лодок плескали в окно, напишу пару элегий, туша сигареты о сырой каменный пол, буду кашлять и пить и на исходе денег вместо билета на поезд куплю маленький браунинг и не сходя с места вышибу себе мозги, не сумев умереть в Венеции от естественных причин.» («Набережная неисцелимых», эпизод 15)

Говоря о том, что пишет Бродский, легко забыться и начать говорить о нем самом (чем я, похоже, и грешу). А речь о «Набережной неисцеленных». История этого глубокого и поэтичного названия теряется в веках. И берет свое название, то ли от приюта для больных сифилисом, то ли со времен чумы, когда неизлечимо больных приносили в тот район и оставляли умирать. Но никаких подтверждений этих версий мне найти не удалось.