Несколько дней подряд слушаю ранние альбомы Павла Кашина. Что-то нашло. Осень, должно быть.


Снова удивляюсь, как могли все просто не заметить такого высокого поэта, покрутить по телеку пару его наиболее простых для массового восприятия вещей, да и забыть, в целом, при жизни.

Такого плотного и яркого потока свежих музыкальных форм и утончённой поэзии, да ещё постоянно обнаруживающей себя во всём мистики и философии Востока (то, чем Гребенщиков лишь увлекался, играл с этим, как ранее с православием; а Кашин — естественный органический носитель) — не то что не сыскать больше нигде, этого вообще не могло произойти на закате Времени колокольчиков, в 90-х. Столько равно прекрасных песен, каждая из которых могла бы быть украшением альбома... такое возможно лишь на альбомах лучших групп, которых из всего многотысячного количества — единицы, в сборниках величайших поэтов.

На своих первых альбомах Кашин рафинированнее и возвышеннее Пушкина, Гумилёва, Вертинского и всех прочих, кого непременно вспоминаешь, слушая эти песни. Это акме классической русской поэзии. Впрочем, я, оказывается, лишь повторяюсь.


Как вы могли его не заметить? Как могли допустить, что ему при жизни не стоит памятник? Что, как у вас всегда водится, поэту надлежит прежде умереть, чтобы прославиться среди людей?

Неужели вы не видите его разочарование в поздних альбомах? Отчего так каждый раз бывает, что всякий, приносящий людям небо на своих ладонях, встречает лишь их недоуменные взгляды и полнейшее равнодушие?