Льюис Кэрролл в России

Митрополит Филарет, причисленный ныне к лику святых, известен как инициатор и автор перевода Библии на русский язык (причём, что важно, первого прямого: Ветхого Завета — с иврита, Нового — с койне, библейского греческого; в отличие от церковнославянского Елизаветинского перевода, при подготовке которого использовали в том числе греческие, латинские и даже английские переводы, что, как любой переводчик знает — ни в какие ворота: перевод не с оригинала недопустим в принципе, особо в текстах такой важности, философской и мистической глубины), а также как предок ведущего телепередачи «В мире животных» Николая Дроздова. Умер в конце того года.

Также Кэрролл с приятелем заглянули к Льву Толстому, но граф уехал с девками пьянствовать на рыбалку и встреча двух мэтров литературы не состоялась.

Султан и я прибыли в Лондон почти одновременно, хотя и с разных концов: я – на Пэддингтонский вокзал, он – на Чэринг-Кросс. Третьим центром, сосредоточившим на себе внимание публики, был Мэншн Хаус, где развлекали бельгийских добровольцев и откуда, начиная часов с 6, шел в восточном направлении непрерывный поток омнибусов с героями.

Мы сели за стол и принялись жевать хлеб с маслом в ожидании, пока будут готовы отбивные; сие знаменательное событие воспоследовало в 8½. Мы пробовали взывать к жалости случайных официантов, которые нас ласково утешали: «Сейчас подадут, сэр»; мы пробовали строго им выговаривать, на что они обиженно возражали: «Но их сейчас подадут, сэр»; с этими словами они удалялись в свои закуты, укрываясь за суповыми крышками и буфетами, – а отбивные так и не появлялись.

Мы высадились в Кале и были тотчас окружены обычной дружелюбной толпой местных жителей, предлагавших всевозможные услуги и советы; на все их предложения я отвечал коротко: «Non!» Строго говоря, этот простой ответ, возможно, годился не всегда; однако он сослужил свою службу, позволив избавиться от всех аборигенов; один за другим они удалились, повторяя мое «нет!» на разные лады, но с одинаковым отвращением.

В Брюсселе мы остановились в гостинице «Веllеvue», и после скромного обеда, «tres-simple» (и потому состоявшего всего из 7 перемен), вышли прогуляться; услышав в городском саду музыку, мы направились туда – и просидели там час или более, слушая превосходный оркестр, наподобие креморнского; кругом за столиками, расставленными меж деревьев, сидели сотни людей; весь сад был ярко освещен фонарями.

Вечером мы отправились на прогулку, перейдя на противоположную сторону реки, откуда открывается великолепный вид на город. Предварительно мы прекрасно пообедали (еда здесь вообще отличная), выпив бутылку рудешаймера, который полностью оправдал рекомендацию коротышки-официанта, сказавшего: «На мой взгляд, это хорошее вино!»

Днем мы поднялись на вершину собора, откуда открывался великолепный вид на город с его белыми стенами, серыми крышами и уходящим вдаль на многие мили Рейном.

Дети играли; любимое их занятие – водить хоровод, взявшись за руки спиной друг к другу, под песенку, слов которой я не смог разобрать. Раз они увидали огромного пса, лежащего на земле, и заплясали, напевая, вокруг него; пес был весьма удивлен этой новой игрой и вскоре решил, что не желает в ней участвовать и должен во что бы то ни стало скрыться.

В гостинице есть клетка с попугаем; мы ему сказали: «Полли-красотка!», он склонил голову к плечу и задумался над нашими словами, но не пожелал нам ничего ответить. Подошедший официант объяснил нам причину его молчания: «Er spricht nicht English: er spricht nicht Deutsch» Выяснилось, что злосчастная птица говорит только по-мексикански! Так как мы ни слова по-мексикански не знаем, нам осталось лишь ее пожалеть.

На некоторых лавках вывески писаны по-немецки, а потом повторены древнееврейскими литерами. Лучше всего в Кёнигсберге должны продаваться две вещи, которые видишь едва ли не во всех лавках: перчатки и шутихи. Тем не менее я видел немало господ, которые шли по улице без перчаток; возможно, они имеют обыкновение надевать их только в тех случаях, когда пускают шутихи.

Он оказался очень приятным попутчиком; я сыграл с ним 3 партии в шахматы, которые я не записал, что, пожалуй, и к лучшему, ибо все они закончились моим поражением.

Ландшафт от русской границы до Петербурга был совершенно плоским и неинтересным; лишь время от времени мелькал вдруг крестьянин в непременной меховой шапке и подпоясанной рубахе или церковь с большим круглым куполом и четырьмя маленькими вокруг, выкрашенными в зеленый цвет и весьма напоминающими судок для приправ (как заметил наш новый знакомец).

Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. Пьедесталом ей служит необработанная гранитная глыба, подобная настоящей скале. Конь взвился на дыбы, а вокруг его задних ног обвилась змея, которую, насколько я мог рассмотреть, он попирает. Если бы этот памятник стоял в Берлине, Петр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, «убийственный» принцип здесь не признается. Мы видели двух колоссальных каменных львов, до того миролюбивых, что оба, словно котята, катят перед собой огромные шары.

Обед за табльдотом был очень хорош; вначале были ЩI, при этом я с облегчением обнаружил, что они вовсе не обязательно, как я опасался, должны быть кислыми.

Из крепости мы переправились на Васильевский остров и довольно долго там гуляли; почти все вывески над лавками и проч. написаны исключительно по-русски. Чтобы купить хлеба и воды в лавочке, мимо которой мы проходили, я нашел в нашем разговорнике слова «khlaib» и «vadah» – этого оказалось достаточно.

В 5½ мы выехали в Нижний Новгород. Мы отправились в гостиницу Смирновую (или как-то так), ужасную, хотя, несомненно, лучшую в городе. Еда там была очень хороша, а все остальное очень скверно. Немного утешило нас лишь то, что, обедая, мы привлекли живейшее внимание 6 или 7 официантов; выстроившись в ряд в своих подпоясанных белых рубахах и белых штанах, они сосредоточенно глядели на сборище странных созданий, которые кормились у них на глазах... Время от времени их охватывали угрызения совести – ведь они пренебрегали своей великой официантской миссии, – и тогда все разом кидались к большому ящику в конце зала, в котором, судя по всему, не было ничего, кроме вилок и ложек. Если мы спрашивали чего-то, они сначала с тревогой смотрели друг на друга; затем, выяснив, кто из них лучше понял заказ, следовали его примеру, что вновь приводило их к большому ящику в конце зала...

Ярмарка – чудесное место. Помимо отдельных помещений, отведенных персам, китайцам и др., мы то и дело встречали каких-то странных личностей с болезненным цветом лица и в самых невероятных одеждах. Из всех, кого мы видели в этот день, самыми живописными были персы с их мягкими смышлеными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, желтовато-коричневой кожей и черными волосами, на которых, как у гренадеров, красуются черные фетровые фески.

На обратном пути я скопировал надпись над Тверскими воротами:
    РIАЕ МЕМОRIАЕ
    АLЕХАNDRI I
    Ob Restitutam E Cineribus
    Multisque Paternae Curae Monumentis Auctam
    Antiquam Hanc Metropolin
    FLAGRANTE BELLO GALLICO ANNO MDCCCXII FLAMMIS DATAM

Он подвел нас к дверям двух таких обитаемых келий; когда мы стояли со свечами в руках в темном и тесном коридоре, странное чувство стеснило нам грудь при мысли о том, что за этой узкой и низкой дверью день за днем проходит в тиши и одиночестве при свете одной лишь крошечной лампады жизнь человеческого существа...

За обедом в Троицкой гостинице нам удалось отведать два истинно русских угощения: горькую настойку из рябины, которую пьют по стакану перед обедом для аппетита (она называется «рябиновка») и «щи» – к ним обычно подают в кувшинчике сметану, которую размешивают в тарелках.

Весь день отмечался как большой праздник; днем мы отправились на ярмарку. В ней не было ничего специфически русского, если не считать возраста людей, принявших участие в очаровательном, но совсем не интеллектуальном развлечении: катании на деревянных лошадках, прикрепленных к карусели. Мы наблюдали, как степенные мужчины средних лет, и среди них солдаты в мундирах, громоздились на животных, когда-то похожих на лошадок, изо всех сил стараясь получить от катания удовольствие. Там и сям на территории ярмарки виднелись небольшие цирковые шатры, у входа в которые висели огромные вывески с изображением гимнастов, выполняющих такие номера, какие были бы чрезвычайно трудны, даже если бы – вопреки изображению – руки и ноги у них не были совершенно вывернуты из суставов. В ларьках продавалась еда, судя по которой можно бы решить, что лучшим угощением в праздничный день считается сырая рыба и сушеные бобы.

Вечером мы посетили зоологический сад, где, посмотрев зверей и птиц, уселись под деревьями, увешанными гирляндами цветных фонариков, и стали слушать «Тирольских певцов», что было чрезвычайно приятно.

Indian › Ну вот, мне теперь тоже не будет давать покоя вопрос, зачем дяди полезли на лошадок.

Feadora › Ну, не во всех взрослых надёжно задушен ребёнок. Сам Кэрролл, к слову, был, думаю, именно таков. Он ведь пишет: «изо всех сил стараясь получить от катания удовольствие» — значит, секрета тут изначально нет.

Странно, что таких нашлось сразу много. Обычно их крайне мало. Должно быть, какой-то локальный феномен. В наше время все больше любят по офисам щёки надувать.

Indian › Подозреваю, что эти степенные мужчины средних лет, и среди них солдаты в мундирах, одним стаканом рябиновки не ограничились.

Yellow Sky › Точно. Аqua vitae — она такая, способствует. Когда мы захватим власть, мы особым указом распорядимся установить во всех офисах заместо адских кофе-машин автоматы со стаканами и рябиновкой. Газированной, чтобы по шарам лучше это... скучные взрослые лучше могли вернуться в своё радостное безмятежное детство.

Мы пообедали в «Московском трактире» – еда и вино были настоящие русские.

Вот наш счёт:
    Супъ и пирошки (soop ee pirashkeé)
    Поросéнокъ (parasainok)
    Асетрúна (asetrina)
    Кóтлеты (kótletee)
    Морóженое (marojenoi)
    Крымское (krimskoe)
    Кофе (kofe)

Суп был прозрачный, с мелко нарезанными овощами и куриными ножками, а «pirashkee» к нему маленькие, с начинкой, в основном, из крутых яиц. «Parasainok» – это кусок холодной свинины под соусом, приготовленным, очевидно, из протертого хрена со сметаной. «Asetrina» – это осетрина, еще одно холодное блюдо с гарниром из крабов, маслин, каперсов и под каким-то густым соусом. «Kotletee» были, по-моему, телячьи; «Marojenoi» означает различные виды мороженого, удивительно вкусного: одно – лимонное, другое – из черной смородины, каких я раньше никогда не пробовал. Крымское вино также оказалось очень приятным, да и вообще весь обед (разве что за исключением стряпни из осетрины) был чрезвычайно хорош.

Часов до 10 мы ехали поездом. Затем наняли «тарантас» (такой вид приняла бы четырехместная коляска, если бы ее удлинить чуть не вдвое, а пружины вынуть) и тряслись в нем миль 14 по чудовищной дороге, хуже которой я в жизни не видывал. Она была вся в рытвинах, непролазной грязи и ухабах; мостами служили неотесанные бревна, кое-как скрепленные между собой. Хотя в тарантас были впряжены три лошади, нам понадобилось почти 3 часа, чтобы преодолеть это расстояние.

Дорогой мы последовали совету, который дал нам, кажется, мистер Мюр: попросить в крестьянской избе хлеба с молоком, что позволило бы нам войти в избу и увидеть, как живут крестьяне. В избе, возле которой мы остановились, находились двое мужчин, старуха и 6 или 7 мальчиков разного возраста. Черный хлеб и молоко, которые нам дали, оказались очень хороши; увидеть собственными глазами дом русского крестьянина было очень интересно. Я попытался сделать 2 наброска – изба снаружи и внутри; для последнего мы сгруппировали 6 мальчиков и маленькую девочку; фотография получилась бы чудесная, но моих способностей художника явно оказалось недостаточно, чтобы нарисовать эту группу.

А я-то с самого начала надеялся, что Кэрролл взял с собой фотоаппарат. И теперь где-нибудь в интернете можно найти его фотосет посвящённый поездке. Дятел вы, сэр. Точнее, птица Додо.

Мы постарались возместить неудачи этого дня, отправившись в близлежащий монастырь и поднявшись на высокую колокольню Троицкого монастыря, откуда открывался чудесный вид; с помощью моей подзорной трубы мы различали на горизонте множество колоколен – верно, это была уже Москва, до которой было 40 миль.

А вот обратный пример настоящего стимпанковского путешественника: в поездки по диким землям непременно захватить с собою подзорную трубу.

Мы отобедали у мистера Пенни и после вечерней службы пили у него чай; домой мы пошли через Кремль и в последний раз любовались прекрасной анфиладой этих зданий в самое, возможно, прекрасное для них время – в чистом холодном свете луны стены и башни ярко белели, а на позолоченные купола лунный свет бросал блики, которые не сравнить с солнечными, ибо они не погружают их в такую тьму.

Когда мы доехали до места, произошла небольшая сцена – нечто новое для меня за все время общения с извощиками. Когда я слез, извощик сказал: «Сорок», что было предупреждением о близящемся шторме, но я не обратил на него внимания и спокойно подал ему условленные 30 копеек. Он принял их с презрением и гневом и, положив на ладонь, произнес по-русски пылкую речь, лейтмотивом которой было слово «сорок». Стоявшая неподалеку женщина с выражением веселого любопытства на лице, возможно, понимала, что он говорит. Я – нет: я просто взял у него с ладони 30 копеек, положил их обратно в кошелек и отсчитал ему вместо них 25 копеек. Я чувствовал себя при этом как человек, который дергает за веревку душ, – и не ошибся: он вконец разъярился и поднял крик пуще прежнего.

На очень скверном русском языке я сказал ему, что уже раз предлагал ему 30 копеек, но больше этого делать не собираюсь; но, как ни странно, это его не утихомирило. Слуга мистера Мюра повторил ему то же с пространными разъяснениями, и наконец вышел сам мистер Мюр и весьма кратко и строго сформулировал ту же мысль, однако извощик отказывался смотреть на происшедшее в должном свете. Есть люди, которым очень трудно угодить.

Мы пообедали в великолепном ресторане Боррелла на Большой Морской, где за пять рублей нам подали первоклассный обед с бутылкой бургундского.

Здесь Кэрролл подметил но так и не понял одну особенность национального менталитета: российские торговцы никогда не торгуются. То есть, как и торговцы всего прочего мира, они назначают сильно завышенную цену, но в отличие от них, после уже на компромиссы не идут.

Я однажды хорошо заметил это на таком примере: когда в 90-е у нас появились специфические вьетнамские общаги — такие своеобразные торгпредства и, по сути, оазисы братского Вьетнама посреди России, то вначале их продавцы были весьма щедры на скидки. Сторговать можно было до ½ цены. Прошло всего несколько лет, местные барыги передали им свой опыт, и скидки если и стали возможны, то уже не более символических 10%. О которых и спрашивать уже смысла нет. Причём, если в начале вьетнамец всё равно радовался успешной сделке, то в конце он был уже обучен также и тому, чтобы выражать свою скорбь и негодование недостаточной щедростью дорогого покупателя.

Надо просто принять это и смириться.

Думаю, дело тут исключительно в том, что в Стране Чудес всегда был не рынок, где продавец вправе сам определять цену на свой товар — а псевдорынок, где приказчик не хозяин товару и цена определяется заранее, другими, помимо его воли.

Indian › С извозчиками до сих пор торгуются.
Я. Гостиница Клее.
Извощик (быстро что-то говорит; мы улавливаем только следующие слова). Три гроша. (Три гроша = 30 копеек).
Я. Двадцать копеки?
Извощик (негодующе). Тридцат!
Я (решительно). Двадцат!
Извощик (вкрадчиво). Двадцат пят?
Я (тоном человека, сказавшего свое слово и теперь желающего положить конец переговорам). Двадцат.
(Беру Лиддона под руку и увожу, не обращая внимания на крики извощика. Пройдя несколько шагов, мы слышим, что он двинулся за нами; поравнявшись, он нас окликает.)
Я (сурово). Двадцат?
Извощик (с радостной улыбкой). Да! Да! Двадцат!
И мы садимся.

Когда такая сцена разыгрывается один раз, это забавно, но если бы то же повторялось в Лондоне каждый раз, когда нужно взять кэб, это со временем немного бы приелось.

Затем мы наняли лодку и прошли на веслах по гавани, высадившись на берег в одном месте, чтобы осмотреть строящуюся верфь колоссальных размеров; стены там кладут из прочных гранитных плит, внешняя сторона которых до того гладка, словно их предназначают для украшения интерьера; одну такую плиту как раз укладывали под наблюдением офицера и с неизбежными криками и суматохой. В целом вся стройка походит на муравейник: сотни работников суетятся в огромном котловане, со всех сторон непрестанно раздается звон молотов. Так, верно, выглядело строительство Пирамид. Насколько можно судить, верфь обойдется в 3½ миллиона рублей.

Вечером мы отправились обедать в ресторан Дюссо, однако не успели мы сделать заказ, как нам сообщили, что пообедать нам по весьма серьезной причине не удастся: в здании пожар! Возможно, горел лишь дымоход, ибо через полчаса все потушили, но прежде собралась большая толпа, подъехали – неторопливо, с достоинством – десятка два пожарных машин, примечательных, главным образом, своими чрезвычайно малыми размерами. Некоторые из них были, по-видимому, переделаны из старых водовозных бочек. Меж тем мы пообедали напротив, у Боррелля, наблюдая за всем происходившим из окна, в то время как официанты толпились в дверях, следя за несчастьями своего конкурента с интересом, но, боюсь, без особого сочувствия.

В нашем коридоре обитает очень высокий и дружелюбный грей-хаунд, который, стоит только на миг открыть дверь, заходит к нам в номер; он довольно долго грозил свести на нет труды полового, носившего воду для ванны, умудряясь быстро вылакать только что принесенную порцию.

Приятно было наблюдать, как по мере приближения к Пруссии земли становились все более обитаемыми и возделанными – грубого и сурового русского солдата сменил более мягкий и сообразительный пруссак – даже крестьяне, казалось, менялись к лучшему, в них чувствовалось больше индивидуальности и независимости; русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом всегда, как мне кажется, более походит на покорное животное, привыкшее молча сносить жестокость и несправедливость, чем на человека, способного и готового себя защитить.

Судя по всему, это площадка для игр местной женской школы – вот где бы я с удовольствием пофотографировал: после русских детей, лица которых, как правило, некрасивы, а как исключение – простоваты, приятно вновь оказаться среди немцев с их тонкими чертами и большими глазами.

Indian › Тонкие черты? У немцев?

Feadora › XIX век, всё могло быть несколько по-другому...

Я сразу задумался о степени кровосмешения в тогдашних русских сёлах. По сравнению с более городским, смешанным населением Германии.

Опять же, чуть выше: «русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом»...

Я бы полез в оригинал, но Демуровой доверяю безоглядно. Ещё в детстве меня поразила глубина её комментариев к переводу.

Н. М. Демурова — Льюис Кэрролл. Очерк жизни и творчества

Indian › ... русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом всегда, как мне кажется, более походит на покорное животное, привыкшее молча сносить жестокость и несправедливость, чем на человека, способного и готового себя защитить.

Меня это никак не отпускает.

Затем мы проследовали в Гиссен и остановились на ночь в «Rappe Hotel», заказав любезному официанту, говорившему по-английски, ранний завтрак на завтра. «Кофе! – восторженно вскричал он, точно в головы нам вдруг пришла совершенно оригинальная мысль. – Да, кофе – чудесно! И яйца. С яйцами ветчину?» – «Если можно, подрумяньте ее». – «То есть, сварить?» – спросил официант с недоуменной улыбкой. «Нет, не варите, а подрумяньте», – пояснил я. Официант отмахнулся от моей поправки, которая, на его взгляд, не заслуживала внимания. «Да, да, ветчина», – повторил он, возвращаясь к своей излюбленной теме. «Да, ветчина, – согласился я, – но в каком виде?» – «Да, да, в каком виде», – повторил он небрежно, с видом человека, который соглашается на что-то скорее по доброте сердечной, чем от сознания правильности своего поступка.

По дороге туда я встретил Троли из Уэдхема и договорился отправиться с ним днем на прогулку в Булонский лес; мы прошли парком Тюильри и Елисейскими полями, получив таким образом неплохое представление о том, какими красотами в виде парков, садов, фонтанов и проч. располагает этот прекрасный город.

Увидев все это, я больше не удивляюсь тому, что парижане называют Лондон «triste».

Плавание было на удивление спокойным, небо безоблачным и ясным; луна сияла во всем своем великолепии, словно стремясь возместить время, потерянное в течение случившегося за четыре часа до того затмения; бóльшую часть путешествия я провел на носу, то болтая с впередсмотрящим, то следя – в этот последний час моего первого путешествия в чужие края – за огнями Дувра, медленно ширившимися на горизонте; казалось, будто наш милый остров раскрывает свои объятья возвращающимся домой детям, пока, наконец, огни не засияли ярко и смело с двух маяков на скале, пока то, что долгое время оставалось лишь мерцающей, словно отражение Млечного пути, полосой на темной воде, не выступило вперед в виде освещенных домов на берегу, а зыбкая белая линия за ними, поначалу казавшаяся туманом, ползущим вдоль горизонта, не превратилась наконец в сером предутреннем сумраке в белые скалы милой Англии.

Совершенно музыкальные фразы соскучившегося по родной земле путешественника.

Спасибо, прочитала с большим интересом. И да, лучше бы вместо подзорной трубы фотоаппарат взял.

Горшочек не вари!

Romario › Если это единственное, что вы можете сказать по поводу путешествия Льюиса Кэрролла в Царскую Россию — у меня для вас плохие новости.

Indian › Да нет, я ваш пост в избранное закинул, просто каждый может перейти по ссылке и все прочитать (как я и сделаю), но здесь насколько я понимаю, место для комментариев. А простыни стелить, только отбить желание прочитать все то, что находится по ссылке.

Romario › Вы ознакомьтесь с сайтом для начала. У нас есть такой формат: давать ссылку на текст, а потом избранные места из него для обсуждения.

Потому что давать просто одну ссылку на текст, как вы, вероятно, желаете — это можно за день перенести сюда каталог Ленинки и прославиться.

Indian › Значит был неправ, хотя там тоже такой формат не распространен. Ладно не буду спорить.

Никогда не знала, что Кэролл в Россию наведывался. Почему-то у меня детская радость от этого.

Alenka › Я просто в восторге.

Это как для правоверного мусульманина, всю жизнь мечтающего совершить дальний хадж, дабы прикоснуться к святым местам, где ступала нога Пророка, вдруг узнать, что некогда тот лично приезжал в его захолустье и ходил себе, любовался его улицами. И черпал вдохновение в них... Совершенно мистическое ощущение.

До Луны — рукою подать
До Китая пешком — полшага
Всего-то полшага...

Indian › А то, что он к графу Толстому заезжал, так это вообще такой взрыв шаблона! В моем мироощущении это какое-то очень замысловатое искривление пространства мира за гранью возможного.

Alenka › Ну отчего же? Современники всё же, и практически ровесники. Хотя, надо признать, по мироощущениям совершеннейшие антиподы.

«How funny it'll seem to come out among the people that walk with their heads downward! The Antipathies, I think — » (she was rather glad there was no one listening this time, as it didn't sound at all the right-word).

Лев Толстой патриархален и архаичен, а такие как Кэрролл — это, как мы убеждаемся теперь, даже не наш новый дивный XXI век, а много дальше, увы — такие как он будут жить преимущественно веке эдак в XXIV-XXV возможно. Если повезёт.

Alenka › Damn! Я тоже сказал 'мироощущение'. С меня фант. Просто это один из моих любимых терминов, мыслить помимо которого — я даже уже не знаю как.

Indian › Просто «мироощущение» — это очень ёмкое слово. Задали мне задачку. Мировоззрение — здесь не годится. Мировосприятие — топорное какое-то слово. Миропонимание — вообще из другой оперы...

Современники — да. Но для меня они настолько далеки друг от друга. Парадоксальный мир Алисы из далекого детства со всеми его жителями и серьезный бородатый ЛЕВ ТОЛСТОЙ (Зеркало русской революции) вдруг взяли и оказались рядом!