В 1867 году Льюис Кэрролл, вскоре после издания «Алисы в Стране Чудес» и незадолго до написания «Алисы в Зазеркалье» посетил другую страну чудес, и другое зазеркалье — Россию. Это была его первая и единственная заграничная поездка.
Странно вдруг узнавать, что Льюис Кэрролл был здесь, ходил по этим, нашим улицам — Питера, Москвы, Нижнего.
Вообще русский язык для автора «Бармаглота» особая тема. Больше всего Кэрролла поразило русское слово «защищающихся», которое в английской транскрипции кажется действительно монструозным: Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya.Будучи не только священником, математиком и фотографом, но и немножко писателем, Кэрролл не мог не оставить о своём визите некоторые записки:
Льюис Кэрролл — Дневник путешествия в Россию в 1867.
Также Кэрролл с приятелем заглянули к Льву Толстому, но граф уехал с девками пьянствовать на рыбалку и встреча двух мэтров литературы не состоялась.
Мы сели за стол и принялись жевать хлеб с маслом в ожидании, пока будут готовы отбивные; сие знаменательное событие воспоследовало в 8½. Мы пробовали взывать к жалости случайных официантов, которые нас ласково утешали: «Сейчас подадут, сэр»; мы пробовали строго им выговаривать, на что они обиженно возражали: «Но их сейчас подадут, сэр»; с этими словами они удалялись в свои закуты, укрываясь за суповыми крышками и буфетами, – а отбивные так и не появлялись.
Мы высадились в Кале и были тотчас окружены обычной дружелюбной толпой местных жителей, предлагавших всевозможные услуги и советы; на все их предложения я отвечал коротко: «Non!» Строго говоря, этот простой ответ, возможно, годился не всегда; однако он сослужил свою службу, позволив избавиться от всех аборигенов; один за другим они удалились, повторяя мое «нет!» на разные лады, но с одинаковым отвращением.
Вечером мы отправились на прогулку, перейдя на противоположную сторону реки, откуда открывается великолепный вид на город. Предварительно мы прекрасно пообедали (еда здесь вообще отличная), выпив бутылку рудешаймера, который полностью оправдал рекомендацию коротышки-официанта, сказавшего: «На мой взгляд, это хорошее вино!»
Днем мы поднялись на вершину собора, откуда открывался великолепный вид на город с его белыми стенами, серыми крышами и уходящим вдаль на многие мили Рейном.
В гостинице есть клетка с попугаем; мы ему сказали: «Полли-красотка!», он склонил голову к плечу и задумался над нашими словами, но не пожелал нам ничего ответить. Подошедший официант объяснил нам причину его молчания: «Er spricht nicht English: er spricht nicht Deutsch» Выяснилось, что злосчастная птица говорит только по-мексикански! Так как мы ни слова по-мексикански не знаем, нам осталось лишь ее пожалеть.
На некоторых лавках вывески писаны по-немецки, а потом повторены древнееврейскими литерами. Лучше всего в Кёнигсберге должны продаваться две вещи, которые видишь едва ли не во всех лавках: перчатки и шутихи. Тем не менее я видел немало господ, которые шли по улице без перчаток; возможно, они имеют обыкновение надевать их только в тех случаях, когда пускают шутихи.
Ландшафт от русской границы до Петербурга был совершенно плоским и неинтересным; лишь время от времени мелькал вдруг крестьянин в непременной меховой шапке и подпоясанной рубахе или церковь с большим круглым куполом и четырьмя маленькими вокруг, выкрашенными в зеленый цвет и весьма напоминающими судок для приправ (как заметил наш новый знакомец).
Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. Пьедесталом ей служит необработанная гранитная глыба, подобная настоящей скале. Конь взвился на дыбы, а вокруг его задних ног обвилась змея, которую, насколько я мог рассмотреть, он попирает. Если бы этот памятник стоял в Берлине, Петр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, «убийственный» принцип здесь не признается. Мы видели двух колоссальных каменных львов, до того миролюбивых, что оба, словно котята, катят перед собой огромные шары.
Обед за табльдотом был очень хорош; вначале были ЩI, при этом я с облегчением обнаружил, что они вовсе не обязательно, как я опасался, должны быть кислыми.
Из крепости мы переправились на Васильевский остров и довольно долго там гуляли; почти все вывески над лавками и проч. написаны исключительно по-русски. Чтобы купить хлеба и воды в лавочке, мимо которой мы проходили, я нашел в нашем разговорнике слова «khlaib» и «vadah» – этого оказалось достаточно.
Ярмарка – чудесное место. Помимо отдельных помещений, отведенных персам, китайцам и др., мы то и дело встречали каких-то странных личностей с болезненным цветом лица и в самых невероятных одеждах. Из всех, кого мы видели в этот день, самыми живописными были персы с их мягкими смышлеными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, желтовато-коричневой кожей и черными волосами, на которых, как у гренадеров, красуются черные фетровые фески.
На обратном пути я скопировал надпись над Тверскими воротами:
РIАЕ МЕМОRIАЕ
АLЕХАNDRI I
Ob Restitutam E Cineribus
Multisque Paternae Curae Monumentis Auctam
Antiquam Hanc Metropolin
FLAGRANTE BELLO GALLICO ANNO MDCCCXII FLAMMIS DATAM
За обедом в Троицкой гостинице нам удалось отведать два истинно русских угощения: горькую настойку из рябины, которую пьют по стакану перед обедом для аппетита (она называется «рябиновка») и «щи» – к ним обычно подают в кувшинчике сметану, которую размешивают в тарелках.
Весь день отмечался как большой праздник; днем мы отправились на ярмарку. В ней не было ничего специфически русского, если не считать возраста людей, принявших участие в очаровательном, но совсем не интеллектуальном развлечении: катании на деревянных лошадках, прикрепленных к карусели. Мы наблюдали, как степенные мужчины средних лет, и среди них солдаты в мундирах, громоздились на животных, когда-то похожих на лошадок, изо всех сил стараясь получить от катания удовольствие. Там и сям на территории ярмарки виднелись небольшие цирковые шатры, у входа в которые висели огромные вывески с изображением гимнастов, выполняющих такие номера, какие были бы чрезвычайно трудны, даже если бы – вопреки изображению – руки и ноги у них не были совершенно вывернуты из суставов. В ларьках продавалась еда, судя по которой можно бы решить, что лучшим угощением в праздничный день считается сырая рыба и сушеные бобы.
Вечером мы посетили зоологический сад, где, посмотрев зверей и птиц, уселись под деревьями, увешанными гирляндами цветных фонариков, и стали слушать «Тирольских певцов», что было чрезвычайно приятно.
Странно, что таких нашлось сразу много. Обычно их крайне мало. Должно быть, какой-то локальный феномен. В наше время все больше любят по офисам щёки надувать.
по шарам лучше это...скучные взрослые лучше могли вернуться в своё радостное безмятежное детство.Вот наш счёт:
Супъ и пирошки (soop ee pirashkeé)
Поросéнокъ (parasainok)
Асетрúна (asetrina)
Кóтлеты (kótletee)
Морóженое (marojenoi)
Крымское (krimskoe)
Кофе (kofe)
Суп был прозрачный, с мелко нарезанными овощами и куриными ножками, а «pirashkee» к нему маленькие, с начинкой, в основном, из крутых яиц. «Parasainok» – это кусок холодной свинины под соусом, приготовленным, очевидно, из протертого хрена со сметаной. «Asetrina» – это осетрина, еще одно холодное блюдо с гарниром из крабов, маслин, каперсов и под каким-то густым соусом. «Kotletee» были, по-моему, телячьи; «Marojenoi» означает различные виды мороженого, удивительно вкусного: одно – лимонное, другое – из черной смородины, каких я раньше никогда не пробовал. Крымское вино также оказалось очень приятным, да и вообще весь обед (разве что за исключением стряпни из осетрины) был чрезвычайно хорош.
На очень скверном русском языке я сказал ему, что уже раз предлагал ему 30 копеек, но больше этого делать не собираюсь; но, как ни странно, это его не утихомирило. Слуга мистера Мюра повторил ему то же с пространными разъяснениями, и наконец вышел сам мистер Мюр и весьма кратко и строго сформулировал ту же мысль, однако извощик отказывался смотреть на происшедшее в должном свете. Есть люди, которым очень трудно угодить.
Мы пообедали в великолепном ресторане Боррелла на Большой Морской, где за пять рублей нам подали первоклассный обед с бутылкой бургундского.
Я однажды хорошо заметил это на таком примере: когда в 90-е у нас появились специфические вьетнамские общаги — такие своеобразные торгпредства и, по сути, оазисы братского Вьетнама посреди России, то вначале их продавцы были весьма щедры на скидки. Сторговать можно было до ½ цены. Прошло всего несколько лет, местные барыги передали им свой опыт, и скидки если и стали возможны, то уже не более символических 10%. О которых и спрашивать уже смысла нет. Причём, если в начале вьетнамец всё равно радовался успешной сделке, то в конце он был уже обучен также и тому, чтобы выражать свою скорбь и негодование недостаточной щедростью дорогого покупателя.
Надо просто принять это и смириться.
Думаю, дело тут исключительно в том, что в Стране Чудес всегда был не рынок, где продавец вправе сам определять цену на свой товар — а псевдорынок, где приказчик не хозяин товару и цена определяется заранее, другими, помимо его воли.
Я. Гостиница Клее.
Извощик (быстро что-то говорит; мы улавливаем только следующие слова). Три гроша. (Три гроша = 30 копеек).
Я. Двадцать копеки?
Извощик (негодующе). Тридцат!
Я (решительно). Двадцат!
Извощик (вкрадчиво). Двадцат пят?
Я (тоном человека, сказавшего свое слово и теперь желающего положить конец переговорам). Двадцат.
(Беру Лиддона под руку и увожу, не обращая внимания на крики извощика. Пройдя несколько шагов, мы слышим, что он двинулся за нами; поравнявшись, он нас окликает.)
Я (сурово). Двадцат?
Извощик (с радостной улыбкой). Да! Да! Двадцат!
И мы садимся.
Когда такая сцена разыгрывается один раз, это забавно, но если бы то же повторялось в Лондоне каждый раз, когда нужно взять кэб, это со временем немного бы приелось.
Вечером мы отправились обедать в ресторан Дюссо, однако не успели мы сделать заказ, как нам сообщили, что пообедать нам по весьма серьезной причине не удастся: в здании пожар! Возможно, горел лишь дымоход, ибо через полчаса все потушили, но прежде собралась большая толпа, подъехали – неторопливо, с достоинством – десятка два пожарных машин, примечательных, главным образом, своими чрезвычайно малыми размерами. Некоторые из них были, по-видимому, переделаны из старых водовозных бочек. Меж тем мы пообедали напротив, у Боррелля, наблюдая за всем происходившим из окна, в то время как официанты толпились в дверях, следя за несчастьями своего конкурента с интересом, но, боюсь, без особого сочувствия.
В нашем коридоре обитает очень высокий и дружелюбный грей-хаунд, который, стоит только на миг открыть дверь, заходит к нам в номер; он довольно долго грозил свести на нет труды полового, носившего воду для ванны, умудряясь быстро вылакать только что принесенную порцию.
Судя по всему, это площадка для игр местной женской школы – вот где бы я с удовольствием пофотографировал: после русских детей, лица которых, как правило, некрасивы, а как исключение – простоваты, приятно вновь оказаться среди немцев с их тонкими чертами и большими глазами.
Я сразу задумался о степени кровосмешения в тогдашних русских сёлах. По сравнению с более городским, смешанным населением Германии.
Опять же, чуть выше: «русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом»...
Я бы полез в оригинал, но Демуровой доверяю безоглядно. Ещё в детстве меня поразила глубина её комментариев к переводу.
Н. М. Демурова — Льюис Кэрролл. Очерк жизни и творчества
Меня это никак не отпускает.
Увидев все это, я больше не удивляюсь тому, что парижане называют Лондон «triste».
Совершенно музыкальные фразы соскучившегося по родной земле путешественника.
Спасибо, прочитала с большим интересом. И да, лучше бы вместо подзорной трубы фотоаппарат взял.
Потому что давать просто одну ссылку на текст, как вы, вероятно, желаете — это можно за день перенести сюда каталог Ленинки и прославиться.
Это как для правоверного мусульманина, всю жизнь мечтающего совершить дальний хадж, дабы прикоснуться к святым местам, где ступала нога Пророка, вдруг узнать, что некогда тот лично приезжал в его захолустье и ходил себе, любовался его улицами. И черпал вдохновение в них... Совершенно мистическое ощущение.
До Луны — рукою подать
До Китая пешком — полшага
Всего-то полшага...
«How funny it'll seem to come out among the people that walk with their heads downward! The Antipathies, I think — » (she was rather glad there was no one listening this time, as it didn't sound at all the right-word).
Лев Толстой патриархален и архаичен, а такие как Кэрролл — это, как мы убеждаемся теперь, даже не наш новый дивный XXI век, а много дальше, увы — такие как он будут жить преимущественно веке эдак в XXIV-XXV возможно. Если повезёт.
Современники — да. Но для меня они настолько далеки друг от друга. Парадоксальный мир Алисы из далекого детства со всеми его жителями и серьезный бородатый ЛЕВ ТОЛСТОЙ (Зеркало русской революции) вдруг взяли и оказались рядом!