Leshiy › Это происки врагов народа и проклятых империалистов. Они не хотят чтобы героев знали в лицо.

Leshiy › Специально для вас:

   Поэма о топоре

   Красноармеец Овчаренко вез патроны. Обыкновенный парень из украинского
села. Когда он родился, то заявил о себе таким жизнерадостным криком, что
родительница испугалась. В селе были немецкие оккупанты. Кайзер Вильгельм
в восемнадцатом году захватил Украину и привел к власти гетмана
Скоропадского.
   Новорожденный не знал об этом, не понимал, что в оккупированной
местности крестьянский сын должен себя вести смирно.
   "Роженица удивилась, когда вслед за первым криком ее младенца с улицы
донеслись восторженные голоса мужчин, женщин, детей. Кто-то растворил
окно, и в горницу ворвались звуки песни.
   Человек с саблей через плечо снял звездный шлем, тряхнул чубом и,
бережно прижав к груди крохотное существо, воскликнул:
   — Ликуй, хлопец, ты родился свободным!
   К горлу роженицы подступили слезы. Сердце ее замирало. Она плакала и
улыбалась.
   Под счастливой красной звездой родился ее Митя. Когда он подрос, отец
научил его владеть топором. В долгие осенние вечера и в зимнюю стужу каких
только историй не наслушался о топоре Димка. Один раз все село взялось за
топоры. Сильно досадили кайзеровские вояки. На всю жизнь запомнил Дима
этот рассказ о том, как полыхал народный гнев.
   — Такая была рубка, что только держись! — заключил отец, и глаза его
озорно поблескивали.
   Когда Дмитрий Овчаренко стал красноармейцем, Родина вооружила его самым
совершенным оружием. Он овладел им, но после ранения его временно перевели
повозочным на склад боеприпасов. Тут он вспомнил о топоре. Красноармеец
всегда возил его с собой. Рядом с топором лежали гранаты.
   И однажды топор выручил повозочного. Был жаркий летний день. Южное
солнце высоко стояло в небе. Красноармеец вез патроны. Там, за кромкой
леса, вдалеке от полковых тылов — передовая. Там его товарищи ведут огонь
по неприятелю. Красноармеец знал, какая сила заключена в ящиках, что
лежали под брезентом в его повозке. Он весь был проникнут ощущением
важности своего дела.
   Пыльная дорога привела к околице села. Едва повозочный поравнялся с
крайней хатой, как из-за поворота дороги показалась машина. В кузове
сидели вражеские солдаты. Машина резко затормозила. Из кабины выскочил
офицер.
   — Рузки сольдат, хальт! — гаркнул он. — Ты есть окружен. Высоко руки!
   Овчаренко поднял руки.
   «Так вот они какие...» — мелькнуло в его голове, и в душе его не было
страха. Он сделал вид, будто не может прийти в себя от растерянности, и
это выходило у него так естественно, что фашисты рассмеялись.
   Офицер направился к повозке, приподнял брезент и, нагнув голову, стал
рассматривать ящики с боеприпасами. Видно, не терпелось ему узнать, какое
оружие везет этот русский увалень на передовую.
   Быстро извернувшись, Овчаренко достал из передка повозки топор и,
размахнувшись, вонзил его в фашиста.
   Смех в кузове сразу прекратился. Не успели гитлеровцы соскочить и
броситься к нему, как Овчаренко кинул в них одну за другой три гранаты.
   Затем он деловито подсчитал трупы, снял с убитого офицера планшет с
картой, вытащил из внутреннего кармана офицерского кителя бумажник, а из
кобуры пистолет. Немного времени потребовалось ему, чтобы собрать
трофейные автоматы и солдатские книжки. Все это он аккуратно сложил в свою
повозку и доставил командиру батальона. Тот сказал:
   — Спасибо, товарищ Овчаренко! Есть у тебя ко мне просьба?
   — Есть, товарищ капитан! — ответил повозочный. — Прошу вернуть меня в
пулеметный взвод. Давно хотел просить об этом, но не решался: вдруг вы
подумаете, что я своей работы повозочного стыжусь!
   Если вы, читатель, пожелаете теперь увидеть Овчаренко, то, приехав в
часть, где он служит, спрашивайте не повозочного, а пулеметчика Дмитрия
Романовича Овчаренко. Кстати, знайте — он представлен к званию Героя
Советского Союза*.

   1941
   _________
   * Звание Героя Советского Союза присвоено Дмитрию Романовичу Овчаренко 11 ноября 1941 года.

   Человек с саблей через плечо снял звездный шлем, тряхнул щупальцем и,
бережно прижав к груди крохотное существо, воскликнул:
— Ликуй, существо, ты родилось свободным! Это при том, что в галактике ещё не повсеместно искоренено рабство.
   К горлу роженицы подступили слезы.
   Вдали колосилась рожь, овёс, вот это всё.

Советский журнализм, бессмысленный и беспощадный. Стремительным домкратом ниспровергающий суровую красоту жизни в мыльные пузыри фальшивого умиления.

Indian › „Вот обидно <…> абсолютно мы не умеем говорить, абсолютно“. И ему вспомнилась речь французского коммуниста, которую он слышал на собрании в Москве. Француз говорил о буржуазной прессе. „Эти акробаты пера, – восклицал он, – эти виртуозы фарса, эти шакалы ротационных машин..."

Leshiy › Ну так совсем неудивительно. Последовательные репрессии на государственном уровне хоть сколько-нибудь выдающихся людей (продолжающиеся и теперь, но уже не точечно, а заданной экономической формулой социума) не могли пройти бесследно.

Кто у нас остался после 1917-го из поэтов и литераторов? И каковы их судьбы? Андрей Платонов. Леонид и Даниил Андреевы. Николай и Лев Гумилёвы. Михаил Булгаков. Ильф и Петров. Александр Беляев. Хлебников, Введенский, Заболоцкий, Хармс, Мандельштам...

Английская аристократия знает: если газон упорно подстригать из десятилетия в десятилетие, в итоге на нём останется лишь радующая глаз ровная низкая трава.

Indian › Кто у нас остался после 1917-го из поэтов и литераторов? ... Андрей Платонов. Леонид и Даниил Андреевы. Николай и Лев Гумилёвы. Михаил Булгаков. Ильф и Петров. Александр Беляев. Хлебников, Введенский, Заболоцкий, Хармс, Мандельштам...
Ну — я бы сказал, больше чем достаточно даже пары фамилий на любую страну. И это не все. И дальше талантов хватало. А проблема была и в том, что появилась новая бюрократическая машина с новыми нормами, в том числе языковыми, скорее от безысходности, а Введенский писал не для народа.

Leshiy › Угу, зато поэт Киркоров писал для народа, и поэт Сердючка, и этот, как его, Шуфутинский.

Этот штамп: «Вот этот поэт пишет для народа, а этот чужд» — он целиком придуман бюрократами-идеологами ВКПб. Вот под этим знаменем их всех, что я назвал, и уничтожили.

Дело в том, что слово народ у нас привычно втоптали в грязь вслед за этими самыми идеологами, и подразумевают под ним уже не изначальное правильное понятие, на котором в частности основано не абы что, а Конституция:

Носителем суверенитета и единственным источником власти в России является ее многострадальный народ. Народ осуществляет свою власть непосредственно...

— а «тупое быдло, которому ничего не нужно кроме как жрать палёную водку, дохнуть с неё, бить друг другу морды и выполнять повеления достойных господ, наделённых властью». Так было при царях, так было при компартии, так и сейчас. Давайте не врать вслед за ними в терминах. Это нельзя делать. Основа критического мышления — не допускать в своё сознание навязываемые штампы, ложь, используемую с целью манипуляции живыми созданиями.

Народ — это не синоним слов толпа, стадо, это синоним слова люди. Введенский писал не для людей?

Indian › «Как раз на разных»™.

Понятием «народ» оперировали еще до Белинского и Герцена, и чтобы не объяснять собеседнику, что ты имеешь ввиду, на мой взгляд, можно им воспользоваться, не вдаваясь в дефиницию и не применяя сложных понятий типа «основная часть населения и т.п...»

Есть «фестивальное кино» (у нас такая категория прочно получило клеймо кино не для народа ради искусства), я же имел ввиду другое — большинству людей не то чтобы непонятно — неинтересно, что ли, это творчество. И может быть, это вовсе не от того, что они его оценить не могут. И как-то связано это с классической музыкой, с ее восприятием: ну что находят интересного в Бахе, например. При этом для себя отчетливо определил, что я — это и есть народ, просто на вкус и цвет фломастеры разные.

Leshiy › Угу. В том смысле, что «Введенский мало кому понятен». Ну так и хорошо же.

Такой поэт для поэтов.

Введенский в петле плясал
Маяковский пулю сосал
В сортире котейка странные звуки издавал

Что до популярности музыки — те же самые бюрократы-идеологи и делают поэзию, музыку, литературу популярной, либо нет. Чтобы пробиться через их противодействие, нужен не только талант и энергия, а ещё и удача. Цой вон пробился, Башлачёв — нет. Группа Битлз пробилась, а Моррисона, пламенного борца с угнетателями американского народа, ЦК КПСС отчего-то не оценил и советские люди его только к 90-м услышали. Азимова и Саймака в СССР публиковали, а Хайнлайна — нет. Мумий Тролль, Земфира и дивное создание Глюкоза прокатились по стране событием в музыке, а тончайшего и глубочайшего поэта современности Павла Кашина сейчас уже мало кто знает. Так, пару песенок в ротации по телеку пускали как-то в 1995-м... Никакая Зыкина и Укупник никогда бы не стали известны никому, если бы на то не был госзаказ.

К сожалению, и это особенно отчётливо видно в последние годы, у нас сейчас вместо культуры — раковая опухоль, симулякр, её пытающийся имитировать, но примерно с тем же успехом, с каким вонючий попрошайка у метро может имитировать британского лорда.

Эта опухоль не сама возникла, его создали, влив в это существенные деньги. Чтобы надёжно заполнить место, чтобы там снова вдруг не образовалась естественным путём здоровая ткань, не дай боже.

Ещё раз, мой главный тезис: популярность — не показатель ничего, поскольку как правило создаётся искусственно, профессиональными манипуляторами толпой.

Вот эта песня была одно время просто мегахитом, её вливали в уши советского народа через все три кнопки особого трёхпрограммного зомборадио (кто помнит, тот знает) с интервалами в полчаса.

Песняры — Вологдагдагдагдагдагдагдагда


«Эта песня должна прозвучать на заключительном вечере» — пишут
контролёры литейного цеха №4 Ярославского моторного завода.

А у кого мозг от этого не взрывался, был крепок, добивали (опять же по десять раз в сутки) поэзией для народа «Он сказал поехали и махнул чем-то там», «На дальней станции сойду» (когда услышал её в исполнении Егора, был поражён: оказывается, всё то же самое можно спеть по-человечески, и выйдет красиво и честно, а не тошнотворно, приторно и лживо, как в оригинале), и, чтоб уж совсем, окончательно добить «Носики-курносики сопят».

   Быстро извернувшись, Овчаренко достал из передка повозки топор и,
размахнувшись, вонзил его в фашиста.
   Смех в кузове сразу прекратился.